Сказания о недосказанном
Шрифт:
… Без признаков жизни висели её ножки на руках видимо отца. Зелёное личико, нет, боли не было и страдания на лице. Оно показывало страшное ничто. Неужели и это, у неё, путь в Аид.
Быстро понесли на второй этаж.
– Что у неё?
– Острое отравление.
Все притихли. Пропали следы юмора. Ушло всё. Ребёнок тяжёлый.
… Тишина. Только собаки бегают во дворе. Собачки здесь три. Один старый лохматый пёс, охристый, пряди шерсти как у барана, нет, скорее как у дамы, уложенной хорошим парикмахером, в спешке перед большим женским праздником. Зовут его или её, точно не знал никто, но имя этого красавчика – Шурик, а сзади на ногах эдакие меховые
И вот старикан побежал, увидел пчёлку, ан не пчёлка, бабочка, нет, не бабочку и давай за ней гоняться. То лапкой прижмёт, она жужжит, он лапку отдёргивает и трясёт ею.
– Что щекотно? Ужалила? Ржут мужики.
– Га га га.
Вот она снова набросилась на пчёлку. Щёлкнула зубами и промазала.
– Кувырок, снова лапкой.
– Ай да старик ну и мухолов – Шурик.
Все стояли и радовались этому здоровому и счастливому псу.
Подошла няня.
– Что ты тут вытворяешь? Испугала пчёлку и пса. Мужики зашумели, загалдели.
– Ах, Александра Ивановна…
– Чёрт её принёс. Такой циркач. Цирк был, так старикан игрался хорошо.
Снова, понурые пациенты и собачки побрели кто куда. А стражи порядка, помахивая куцыми хвостиками цуцыки, прилегли в травку. Это были Альма и Пальма.
Милиционер лежал тоже с отравлением, а сейчас сидел на большущей лавке, погладил одного храброго, ласкового, тапочком по животу. Он брык на спину лапки к верху и лежит, закрыв глазки.
Мужики.
– Глянь, каждая тварь любит ласку. Ах ты, Господи. Им всё равно больница или санаторий, жрать дают вот он и дом родной.
– Милиционеру надоела эта идиллия, он стукнул ногой, под зад цуцыка, брякнув, начальственным тоном.
– Балдеешь, падла!
Взвизгнул и убежал. Бедняга…
Несчастные оба, они остались сами собой. Каждый со своей вот такой судьбой – бездомная и при должности, … собака – человек, человек – собака.
Бедный цуцык.
– Да, видна специфика работы, кто – то из мужиков поругался на милицию и полосатые пижамы побрели, как туманы над рекой, разошлись по всем углам сквера.
… А из окна его палаты видны были развалины Херсонеса. И он вспомнил, как с ребятами бродили по этим древним улицам. Он босиком гладил эти вековые шершавые камни. А вот и колодцы, глубокие и холодные. И, у самого моря сверкающие белые мраморные, видятся прозрачными колонны на берегу моря. А какое море. Он никогда не видел такой гальки. Серая, красная, белая, снова красная, потом серая. Много гальки, разного цвета, но было половина красной. Это века. Бывшая черепица, кувшины, пифосы, амфоры. Это их море всё обкатывало, огладило, отшлифовало. И бывшие кувшины, пропитанные солёной морской волной, отшлифованные, теперь стали просто галькой, камешками.
… А человек?
Тогда тоже была ранняя весна. Воздух тёплый, но море ещё холодное и редко кто отважился поплавать в этой звенящей воде. Он бродил по берегу, и, как всегда бодрый, весёлый, принёс ребятам свои наброски. Они сделали по акварели.
– Ты что купался?!
– Да, водичка воо!
– А чихать, болеть?
– Нет, ребята, не мне. Я закалён.
– А, а он, он же йогой балуется.
Потом бродили по тихим залам музея. Голова уже записывала, записывала и думала. Рождались в его в глубинных тайниках новые планы, идеи.
Скоро выставка, осенью, нужно готовить
– Ребята, на процедуры?!
Как серпом по шее. Побрели, полосатые, в этот тугой смрад.
– Ложитесь, да снимите обувь. Облепили всего датчиками, включили самописец. Что – то скажет этот шифровальшик, – врач. Как там моё сердечко. Вера Андреевна, целитель знаменитая, говорила. Сердце болело, вылечил, молодец. Вот тебе и баловство, дисциплина и она, Йога!
– Как это отравление? Не сработало ли в обратную сторону.
– Всё. Все свободны.
На улице сидит девушка, голова, где то ниже пояса упала, что – то нюхает.
– Что, вам плохо?
– Да нет, вот, пчела так здорово крылышками машет, камешки летят над землёй. Вот сила. А!
Носилась маленькая оса, она опускалась на землю, двигала своими усами- локаторами устроенными природой выше глаз. Она будто слушала ими землю. Потом залезла в одну норку. Но оттуда быстро задом выскочила, а из норки высунулась такая морда, что и мы испугались. Овальная голова и белые огромные зубы как у акулы, сверкающие глазища как у Змея Горыныча. Пчёлка – оса снова полетела низко низенько над землёй. Летала, крылышками разгоняя пыль. Потом опустилась на камень, снова локаторами – усищами искала что то. Вдруг начала зубами как щипцами кусать камень, камень не поддавался. Потом улетела и снова кружила около нашей лавочки. Снова искала что то и, вдруг начала грызть землю и лапками её откидывать. И, вот мы увидели, что она открыла норку, а оттуда высунулись усики – локаторы, такой же пчёлки – осы.
Стало ясно она отложила туда свои яйца. Потом куколки, а вот они уже и взрослые и глупые. Мы их трогали травинками, а они зубами её. На следующий день молодая оса – пчела, при появлении тени от заглядывающих любопытных прятались в свою норку.
– Ребята, из восемнадцатой, идите все.
– А мы, на обходе были!
– Идите. Все!
– Это ваша кровать?
– Да.
– А тумбочка?!
– Моя.
– Что это такое!
Почему три бутылки кефира? Что вас снова промывать?!
– Это не моя, мои, никто не знают где я. Мне ничего не приносят.
– А чьё?
– Не знаю.
– Чей это кефир!!
– А раз хозяина нет выброшу. И, все снова ушли в холодочек на улицу.
– Вот твари. Горячился дед. Мне вчера принесли балык копчёный, масло. Сыр, сухой колбасы по триста грамм. Всё выбросила. Чтоб тебе, зараза, гундосил выздоравливающий старик. Сестра или нянечка оказалась рядом, слышала речи пациента и пошла, поехала…
– А если ты завтра издохнешь от этой колбасы и балыка?! А, буржуй? Кто, будет отвечать?!
Добавил мужик, рядом оказался,– завопил тощий мужичёнка… Или давно тебе клизму не ставили?! Вот видишь, от капельницы рука синяя. А ты балык, сухая колбаса… Грузинской не хочешь?
– Как грузинской, растерялся дед.
– Да такой грузинской, большого как локоть.
Он оказалось, пенсионер из бывшего высокого начальства.
– Я им покажу, я вызову из Славы Севастополя. Жаль дочь моя уехала. Она бы привезла корреспондента.
Посмотреть.
… И вот он попал сюда. Не стал звонить домой. Теперь почти свыкся с больничным режимом. Кризис миновал, делал почти полностью зарядку, утром и вечером. Еле заметно возвращались силы. А сердце пусть сорвал немного, постарается, постепенно укрепит. Он не хотел, что бы дочь и жена приехали, начнут волноваться, что да как, на пользу это посещение не пойдёт, да и тесть. Всегда ругался, матерился, что он, зять там, на море, только баб шщупаить, какая там работа по воскресеньям.