Сколько ты стоишь?

Султан Лия

– Что такое?
– озадаченно спрашивает он.

– Кажется, мне камень попал в обувь, - морщусь от дискомфорта.
– Подождите.

Стоя на одной ноге, снимаю с другой кед и перевернув его, слегка вытряхиваю то, что в него залетело. Не успеваю надеть его обратно, как слышу чуть вдалеке шорох, будто кто-то вышел из-за кустов.

– Индира, вы видели?! Вы видели?!
– взволнованный и ошарашенный Роберт, стоит рядом, сжимает фонарик и скользит им по плотной стену из деревьев.

– Что видела?
– недоуменно спрашиваю его.

– Там только что стоял мужчина. Я видел

силуэт, - не своим голосом пробормотал мой напарника.
– Мне кажется, он посмотрел на меня, а потом пошел туда, - он вскинул руку и указал на место.
– Что вы там говорили про нечисть?

– Роберт, может, это кто-то из волонтеров?
– шепчу я, а у самой мурашки по коже.

– Мы же с вами одни на этой тропе. Но я точно его видел! Точно, - он хаотично вертит фонарем.

– Нашли! Нашли! Он здесь, - за теми самыми деревьями, на которые пару секунд назад показал Роберт, послышались крики и лай собаки. Мужчина хватает меня за руку и бежит со мной туда.

Пробираясь сквозь колючие ветки, мы все четче слышали голоса и видели два огонька, мерцающих вдали. Чем ближе подходили, тем они становились больше, освещая не только путь, но и поляну.

Наконец, вынырнув на открытую лужайку, мы с Робертом останавливаемся, увидев, как полицейские склонились над мальчиком, а тот, прижав колени к груди, сидит на сырой земле у высокого камня и горько плачет:

– Мама! Мама! Где моя мама? Я хочу к маме.

Глава 18. Я люблю сложности.

Роберт

Маленький мальчик сидит на холодной земле, прислонившись к высокой каменной плите. Кажется, будто прячется за металлический квадратный столика на короткой ножке, на котором стоит разрезанная банка из-под воды, а в ней цветок. Ребенок напуган до чертиков и жмурится от яркого света фонариков. Он боится людей и собаку и повторяет только одно слово: “Мама”.

– Тореш! Тореш, малыш!
– Индира подлетает к нему, снимает кофту и накидывает на его хрупкие плечи.
– Ты узнаешь меня?

Он несколько секунд вглядывается в его лицо, а мы, затаив дыхание ждем, узнает ли…

– Тате! (каз– тетя) - внезапно Торехан бросается в объятия Индиры, прижимаясь к ней и дрожа, как испуганный зайчик.
– Я хочу к маме.

– Я тебя отвезу к ней, Тореш. Не бойся, - успокаивает и покачивает его девушка, гладя ладонью по волосам и спине.

Пока Индира успокаивает ребенка, на поляну выходит несколько других волонтеров. Я прохожусь фонарем по каменной плите и натыкаюсь на черно-серую табличку, прикрученную к ней. Подойдя ближе, пытаюсь прочитать написанное, и постепенно чувствуя, как холодок пробегает по спине. Надпись гласит: “На этом месте 16 сентября 1918 года был расстрелян епископ Семиреченский и Верненский Пимен. Святой Пимен, моли Бога о нас”.

– Что за…- вырывается у меня.

Я не атеист, но и не сильно верующий. Однако в эту минуту меня пробрало до дрожи от осознания, что мы, вероятно, стоим на месте расстрела священника. И все предшествующее нашему здесь появлению

кажется очень странным.

– Я думаю, у Тореша сильный вывих, - подняв на меня глаза, говорит Индира.- Он говорит у него сильно болит нога.

– Давай я его подниму, - нагибаюсь, чтобы взять мальчика на руки, но сидит на коленях девушки и крепко держится за ее футболку.

– Не бойся, малыш. Это мой друг. Он донесет тебя до машины, - мягко шепчет она.

– Ты не уйдешь?
– в глазах малыша страх.

– Нет-нет, я буду с тобой. Но посмотри, какой этот агашка (дядечка) сильный, как батыр (богатырь). Он тебя как перышко поднимет, да?

Торехан молча кивает и с опаской глядя на меня, все-таки позволят взять себя на руки.

– В больницу?
– спрашивает Индиру стоящий поодаль полицейский.

– Да, в первую детскую, - сообщает она.

– Поехали.

– Давайте мы на своей его довезем, - предлагаю я.

Переглянувшись друг с другом, полицейские кивают. Один из них придерживает собаку за поводок, которая отчего-то рвется к плитке.

– Буран, сидеть!
– командует парень и овчарка ему подчиняется.

– Мы организуем сопровождение, чтоб быстрее доехали, - заявляет второй.

И действительно, благодаря тому, что полицейская машина едет впереди, мы мчим по большому городу, кажется, со скоростью света. На часах уже давно за полночь. Индира с мальчиком устроились сзади. Он лежит, положив голову ей на колени, а она ласково поглаживает волосы и с грустью смотрит в окно на спящие улицы и пролетающие мимо фонари. Я же изредка бросаю на нее короткий взгляд в зеркало заднего вида. Любуюсь.

– Устали?
– первым нарушаю молчание.

– Немного, - вздыхает она.
– Волнуюсь за его ногу. И еще…он так хочет к маме, а она в другой больнице.

– А отец? Не взяли его?

– Нет. Этот урод сбежал. Надеюсь, его скоро найдут и посадят. Только тогда они вздохнут свободно. Вы даже не представляете, сколько женщин каждый день вот так сбегают в никуда. И сколько еще живут и терпят побои, потому что их приучили не выносить сор из избы, - тихо злится она.
– Потому что уходить от мужа - уят, позор, потому что у нас не абьюзера и алкаша во всем обвиняют, а женщину - мол, от хорошей жены мужья не уходят, хорошая жена должна терпеть ради детей, ведь им лучше в полной семье. И неважно, что эти дети день ото дня видят, как их мать бьют, унижают, держат на одном уровне с домашней скотиной. Пора уже просыпаться, иначе завтра эти дети вырастут и повторят судьбу своих родителей. А это замкнутый круг.

Слушаю ее и все больше поражаюсь ее смелости, силе духа и доброте. То, как она бросилась на поиски ребенка, то как обняла его, когда он нашелся, то как сейчас она нежно его поглаживает и защищает, не может не восхищать. Но я знаю, какую цену она заплатила за эту силу и свою свободу.

Полицейская машина заезжает в ворота больницы, мы вслед за ней. Поднимаю Торехана и несу его в приемного отделение. Дежурный врач, встретивший нас, сразу же велит положить его на каталку. Малыша увозят, а Индира поворачивается ко мне и говорит: