Скорость
Шрифт:
Но упорный Алтунин в первые же месяцы своей работы стал вовлекать главного инженера буквально во все дела. Если даже тот пытался доказать, что его принуждают выполнять не свои функции, Алтунин не обращай на это внимания.
— Стало быть, говорите — дело не очень ясное? — переспросил Дубков Шубина. — А что именно?
— Да, эта самая реконструкция. Тут без вас Кирюхин такой скандал закатил, стены дрожали. Хотел прекратить все работы. Оно, может, и в самом деле не нужно было торопиться? Когда еще укомплектуют нас тепловозами?
— Думаю, что поторопятся, — сказал Роман Филиппович.
Шубин
— Э-э, кто знает. А пока начальник отделения требует паровозы. Цехи нужны для ремонта. Вон ваш Мерцалов как разделал машину. А ведь только неделю назад из капитального вышла.
— Верно, — покачал головой Дубков. — Случай печальный.
— Да разве он один, — продолжал жаловаться Шубин. — Позавчера в третьей колонне паровоз подковали. Надо было на ремонт поставить, а его выпустили. Теперь все шишки на меня.
— Почему на вас?
— Так получилось. Алтунин был на линии, а Кирюхин приказал паровоз выпустить. Э-э, тут не поймешь, кого слушать.
— Ну, а с этим, мерцаловским, действительно серьезно? — спросил Роман Филиппович.
— А вот пойдемте. Пощупаем, разберемся. Потом в акты заглянем… — Он взял машиниста-инструктора под руку и повел в ту сторону, откуда по-прежнему доносился дробный стук пневматического молотка…
Домой Роман Филиппович возвращался уже перед самым вечером. Ему удалось узнать, что дышловой механизм на паровозе испортился из-за недостатка смазки и что виновата в этом была только бригада. А что касалось скоростемера, то он просто оказался отключенным от редуктора. Но кто его отключил, оставалось неизвестным. Выяснить это теперь можно было лишь в откровенном разговоре с Петром. И Роман Филиппович готовился к нему всю дорогу. Он придумал даже вопросы, которые хотел задать зятю. Но дома все его планы были вдруг спутаны. Всегда мягкая и приветливая Евдокия Ниловна на этот раз встретила мужа сурово, замахала на него руками:
— Чего барабанишь в дверь, как на пожар? Подождать не можешь? С Лидой плохо!
— Плохо? — испуганно переспросил Роман Филиппович и на цыпочках пошел следом за женой.
Петр стоял в прихожей в расстегнутом кителе. Лицо его было бледным и встревоженным. На виске часто билась вздутая жилка. Роман Филиппович спросил:
— Доктора вызвал?
— Сейчас должен приехать, — ответил Петр.
Минут через десять в дверях появилась молодая женщина с чемоданчиком. Она сбросила пальто, быстро поправила белый халат и молча прошла к больной.
Мужчины опять остались в прихожей. Не смея нарушить тишину, они стояли молча. Ожидание казалось невыносимо долгим. Наконец, женщина в халате вышла из комнаты и, сурово посмотрев на Петра, спросила:
— Вы муж? Плохо бережете жену. Упала наверно?
Петр заволновался еще сильнее. Он забыл даже подержать чемоданчик, который женщине пришлось поставить на пол. Чемоданчик взял Роман Филиппович. А Петр продолжал добиваться:
— Ну, что же теперь, доктор? Очень плохо, да? Очень, очень? Тогда, может, сразу в больницу?
— Если ей будет хуже, — сказала врач все тем же суровым тоном, — то придется везти немедленно. Понимаете? Ну, а если уснет, можно подождать до утра. И вообще мужу следует быть к жене более внимательным, А вот с этим
Роман Филиппович стоял, как посторонний, и с обидой думал: «Почему это все муж да муж. Как будто у Лиды нет отца с матерью». Евдокия Ниловна тоже чувствовала себя будто на отшибе и все время вытирала глаза фартуком.
Когда врач и Петр ушли, Роман Филиппович долго сидел в прихожей, не раздеваясь. Потом, услышав от жены, что дочь уснула, осторожно прошел в свою комнату и решил пока никаких разговоров о скоростемере с зятем не заводить.
8
В открытую форточку хлынули струи холодного утреннего воздуха. Сидевший на стуле огромный черный кот сердито фыркнул и, задрав пушистый хвост, удрал из комнаты.
— О-о, да ты тепличный! — весело воскликнул Кирюхин, с удовольствием потирая руки и поправляя помятую за ночь бороду. Он любил после сна охладить возле форточки свое крепкое тело. Делал это почти ежедневно, несмотря на протест супруги.
— Сергей, ты опять сквозняк сделал? — послышался ее голос из глубины квартиры.
— Какой же сквозняк, если открыта одна форточка. Надо соображать.
— Я соображаю. Ты хочешь доконать себя и меня.
Набросив на плечи пуховый платок, она вбежала в комнату и быстро захлопнула форточку.
— Ох, Нинка! — вздохнул Сергей Сергеевич. — Это же матриархат какой-то. Ты не даешь мне дышать.
— И не дам. Вот выйдешь на улицу, дыши сколько угодно. А сейчас быстрей одевайся. Да подрежь бороду, наконец. Скоро до колен вырастет, как у старого боярина.
Последние слова она произнесла мягко, с улыбкой.
Сергей Сергеевич тоже не выдержал, рассмеялся.
— Ну и произвела ты меня. Боярин! Ох и язва ты, Нинка!
Он сделал еще несколько последних упражнений при закрытой форточке и в завершение походил по комнате, то поднимая, то опуская руки.
Раздался продолжительный телефонный звонок.
Кирюхин взял трубку.
— Я слушаю. Что, что, телеграмма? От кого? Хорошо! Чудесно! Благодарю за сообщение.
Нина Васильевна стояла неподалеку и старалась угадать смысл телефонного разговора. Хотя за годы работы Сергея высоким начальником она привыкла к самым различным неожиданностям, все же каждый телефонный звонок волновал ее и настораживал.
— Ну, поняла? — весело спросил Кирюхин, опуская трубку на рычажки аппарата. — Начальник дороги и заместитель министра прислали поздравления, Молодец, Мерцалов, блеснул. Эх, Нинка, побольше бы таких Мерцаловых! — Он взял жену под руку и торопливо повел ее в кухню. — Давай скорей завтрак, а то убегу голодный.
День обещал быть солнечным. Из окна второго этажа было видно, как через белые крыши станционных пакгаузов медленно переваливали красноватые паровозные дымы, похожие на далекие облака. И над ними, в сизоватом морозном тумане кружились голуби. Они то набирали высоту, то мгновенно падали и вдруг снова устремлялись кверху, поблескивая синеватым опереньем. Сергею Сергеевичу нравились эти крутые голубиные полеты и он увлекся ими, забыв на минуту, что торопил жену с завтраком.