Скупые годы
Шрифт:
Добравшись до небольшого ручейка, я спустился в ложбину и лег на спину.
Лежал и бездумно глядел на далекую синеву неба, на ласково мигающие звезды, и неожиданно это широкое, бесконечное пространство повеяло на меня спокойствием.
Негодование и злое торжество сменилось легкой грустью.
В это время мое внимание привлекла мелькнувшая в воздухе искра. Я приподнялся.
Неподалеку от меня за кустами кто-то развел костер. Это меня заинтересовало.
Я осторожно подкрался к кустам и раздвинул ветки. Возле костра, по-татарски поджав под себя ноги, сидел Санька Офонин
Наконец один из них, самый маленький, вдохнул в себя слишком много дыму и отчаянно закашлялся.
Санька покосился на него, сердито сплюнул в огонь и повернулся к своему соседу.
– Надо ей морду набить.
– Угу, - отозвался тот и снова умолк.
Я догадался, что речь идет о Люське.
– Это она тебя, Санька, так-ту разукрасила, - каким-то девичьим голоском выкрикнул малышка между приступами кашля и захохотал.
Я вспомнил карикатуру и тоже улыбнулся.
– Чего смеешься!
– оборвал Санька.
– Говорю тебе - морду ей надо набить.
– А чего ты, Санька, дашь за это?
Санька почесал затылок.
– Арбузов.
– Ну это ты врешь, - буркнул молчаливый Санькин сосед.
– Дам. Их в колхозном огороде полно. Во какие, - и Санька сделал из рук колесо.
– Только набить ей надо так, чтобы из носу кровь пошла.
– Это само собой...
– заверил молчун.
И на этом торговая часть закончилась.
Дальше начался тихий уговор.
Заговорщики наметили встретить Люську на опушке леса. Санька знал, что Люська каждую субботу после работы заходит в школу к своей тетке-сторожихе и возвращается домой одна. Этим они и хотели воспользоваться.
Закурили, подбросили в огонь хворосту и начали хвастаться своей удалью, а я незаметно отполз обратно в свою ложбину и вернулся в деревню. Я решил не выдавать заговорщиков. Я знал, что этим отомщу Люське, и на другой день на работе, поглядывая на нее, ликовал.
"Ох и надают они тебе, ох и надают", - заранее радовался.
Однако злая радость во мне постепенно угасала. Угасала оттого, что Люська работала неподалеку от меня и почему-то была грустной. Расшвыривала землю вяло, с неохотой. Это смущало меня. Сегодня я желал видеть ее веселой. Тогда бы мое ехидное торжество было вполне удовлетворено, но Люськино лицо было мрачным.
Она все чаще и чаще кидала в мою сторону чем-то опечаленный взгляд и наконец тихо позвала:
– Вова.
Я вздрогнул и понурил голову.
– Отчего ты на меня злишься?
– Я не злюсь, - чуть слышно, с дрожью прошептали мои губы.
Люська подошла ко мне.
Чтобы скрыть от нее свое волнение, я поднял с земли корзину и направился к общей груде высыпать из нее картофель.
Люська взялась мне помочь.
Мы шли молча. Молча опорожнили корзину, и я повернул обратно.
– Погоди.
Люська достала из-под кофты аккуратно обернутую газетой книгу и протянула ее мне.
– Возьми.
– Мне ее не надо.
– Там записка.
Книга очутилась в моих руках. Люська стыдливо отвернулась
Я провожал ее смущенным взглядом и чувствовал, как большая радость и теплота разливаются по всему моему телу. Сердце замирало от какого-то приятного предчувствия.
Я воровато огляделся и спрятал книгу за пазуху. Жизнь моя сразу изменилась. Я вмиг позабыл обо всем на свете: о войне, о тяжелой работе, о Витьке и даже о самом себе. Я думал только о записке. Я не хотел ее читать до вечера, но книга мешала мне работать, мешала нагибаться и каждую минуту напоминала о том, что в ней заложен заветный листочек бумаги, который для меня ценнее всяких сокровищ. И я не вытерпел. Я лег в борозду, загородился от посторонних глаз корзиной и достал из-за пазухи книгу. Развернул. И тут случилось то, чего я никак не мог предвидеть.
Сильный порыв ветра подхватил дорогую мне легкую бумажку и стремительно помчал ее по оголенному полю. Я как сумасшедший бросился за ней. Я ничего не видел и не чувствовал. Перед моими глазами мелькал перепрыгивающий через борозды белый лоскуток. Вот он застрял, и тут... У меня потемнело в глазах.
Перед самым моим носом записку схватила какая-то рыжая длинноволосая девчонка и со смехом кинулась бежать.
Разъяренный, я вцепился в ее спину и захрипел:
– Отдай!
Рыжуха упала, разбила нос и в гневе разорвала мою записку в мелкие клочья. Я что-то крикнул и ударил ее.
А дальше... Дальше действия проходили в каком-то тумане.
Рыжуха с плачем направилась к учительнице, та - к директору школы, и над моей головой разразилась гроза. Меня стыдили, упрекали, а я, опустив голову, сопел и с ноющей болью думал о пропавшей записке.
Директор школы и заставлял, и упрашивал меня извиниться, а я стоял перед ним и думал: "О чем писала мне Люська?" Этот вопрос не давал покоя весь следующий день.
Я несколько раз пытался подойти к Люське и спросить, и каждая попытка кончалась неудачей. Не хватало смелости. И наконец в субботу утром я написал ей записку.
"Люся, напиши мне еще одну такую же записку", - просил я на маленьком лоскутке бумаги. Бережно свернул его вчетверо и, зажав в кулаке, направился на работу.
Однако работа не шла мне на ум. Я целых полдня подстерегал Люську улавливал удобный момент. И вот мы встретились. Встретились один на один за высокой грудой картофеля. Мы не сказали друг другу ни слова.
Я молча сунул руку в карман Люськиной кофты и разжал кулак.
Люська не спросила, зачем я это делаю, она догадалась, и мы разошлись.
Работать оставалось недолго. Мы в субботу кончали раньше обычного, но я не стал дожидаться окончания работы. Мне было не до этого.
После того как Люська передала мне книгу с запиской, я с гордостью носил в себе тайную мысль: одному защитить Люську от заговорщиков.
И защитить не просто так - расстроить их план, нет. Это я мог сделать и раньше, но я этого не хотел. Я мечтал накинуться на Саньку и его товарищей и отколотить их именно тогда, когда они нападут на Люську.
Признаться, это был смелый план. Один против троих. Но это-то меня и разжигало.