Скупые годы
Шрифт:
Собрал последние силы, поднялся, сделал несколько шагов и снова упал.
"Теперь все, - промелькнуло в моей голове.
– Папу убили - и меня не будет. Ну и пусть!"
Но тут я увидел грустное лицо сестренки, а из-за него смотрели на меня полные скорби глаза матери.
"А как же они?" - подумал вдруг я. И на меня дохнуло холодом.
Я сделал последнее усилие, изловчась, поднялся на корточки, хотел распрямиться, но ветер покачнул меня и свалил на бок.
Мне захотелось спать. Я понимал, что замерзну,
Сквозь вой пурги я смутно слышал чьи-то голоса, но не верил в их действительность.
Я знал, что когда человек замерзает, ему всегда что-нибудь чудится.
"Вот и мне голоса чудятся", - лениво думал я.
Вдруг кто-то схватил меня за плечо и начал тормошить.
Я слабо повернулся, но никого не увидел.
– Живой, живой, - как будто издалека, глухо долетел до меня голос Витьки.
– Вовка, Вова, Вова!
"Это Люська", - пронеслось в моей голове. Я улыбнулся и окончательно потерял сознание.
Пришел в себя через несколько дней в кровати.
На голове у меня лежала мокрая повязка, в теле чувствовалась слабость. В висках мягкими молоточками стучала кровь. Я приоткрыл глаза.
В комнате стоял полумрак и было тихо-тихо. Возле меня сидела Люська. Она задумчиво смотрела в окно на улицу. Неожиданно скрипнули половицы, и к Люське неслышно, на цыпочках, подошла мать, шепнула:
– Спит?
Люська молча кивнула головой, осторожно взяла мою руку и положила в свою. Рука у нее была влажная, холодная и приятно щекотала мою горячую кожу.
Я поймал ее мизинец и легонько сжал его.
Люська повернулась ко мне, и мы встретились взглядами. На глазах у нее блеснули слезы. Она застыдилась их, вынула платок и тихо спросила:
– Тебе лучше?
Я улыбнулся и еще крепче сжал ее мизинец.
– Ох ты и бредил. Я даже боялась с тобой оставаться одна.
– А что, я кричал?
– Еще как. Вскочишь, глаза вытаращишь и кричишь: "Бей их, гадов, бей!" А то лежишь и разговариваешь...
Люська взглянула на дверь и умолкла, а потом наклонилась к моему уху и прошептала:
– С отцом. А иногда... со мной. А на Витьку ты не сердись.
– За что?
– А за то, что он не сказал тебе про извещение-то. Он не хотел тебя расстраивать, а сам переживал. Он ведь давно носил его в сумке, а сказать тебе не мог.
"Так вот почему Витька так заботливо относился ко мне", - подумал я и спросил:
– А как оно к нему попало?
Люська снова настороженно покосилась на дверь кухни, откуда доносилось покашливание матери, и чуть слышно начала рассказывать:
– Почтальон, тетя Маша, заболела и попросила Витьку сбегать вместо нее в сельсовет за почтой. В сельсовете Витька вместе с письмами получил извещение, прочитал его и решил никому о нем не говорить. Да не вытерпел и обо всем рассказал мне. Это в тот раз - в лесу под сосной. Мы думали, что так будет
– Люська вздохнула.
– А пурга-то какая была. Вон ты как нос-то обморозил.
Я надвинул на лицо одеяло, а сам тайком, одним глазом, смотрел на Люську и думал: "Какая она все-таки красивая".
А Люська, будто угадав мои мысли, вдруг спросила:
– Вов, а отчего ты на меня всегда сердился?
Я приоткрыл одеяло и нарочно угрюмо ответил:
– Ты на записку мне не ответила.
– Это потому, что ты за деревню на бревна не пришел.
Ничего не понимая, я приподнялся:
– На какие бревна?
– На такие. Я тебе в записке писала, чтобы ты в субботу, в ту, в которую меня хотел избить Санька, пришел за деревню на бревна, а ты мне написал, чтобы я написала тебе еще одну такую же записку. Зачем она тебе понадобилась, не знаю. А на бревна ты не пришел. Я тебя там почти всю ночь ждала - так и не дождалась, обиделась и не стала больше писать.
Люська взглянула на меня с упреком.
– Что же ты не пришел?
В это время со скрипом приоткрылась кухонная дверь, и к нам в комнату как-то боком протиснулся Санька Офонин.
Он, насупясь, медленно подошел к моей кровати и хрипло, не поднимая глаз, проговорил:
– Это тебе.
Положил на одеяло перочинный ножик, потоптался смущенно и ушел.
Мы с Люськой переглянулись.
Мы поняли, что отец прислал Саньке хорошее письмо.
Мне хотелось спрашивать и спрашивать:
– Отчего ты тогда в школе на лестнице заплакала?
Люська отвернулась.
– Я тебе потом скажу. Мне домой надо. Мама ждет.
ГЛАВА 7
Люська ушла.
За стеной по морозному снегу прохрустели ее торопливые шаги.
Я с грустью осмотрел пустую комнату, и сердце мое неожиданно забило тревогу.
Потрепанный тулуп, висевший на стене, надтреснутое зеркало, бритвенный прибор и потемневшие от времени книги на полке, каждая мелочь, даже сумрак комнаты, даже воздух - все напоминало мне об отце.
Все дышало холодом на меня и шептало, что его больше нет. Каждая вещь смотрела как-то сиротливо, казалась забытой, заброшенной и никому не нужной.
Я уткнулся лицом в подушку.
Мне вспомнилось, как до войны вот в такие же зимние вечера мы с отцом, не зажигая огня, любили лежать на полу возле топившегося подтопка.
В комнате стоял полумрак. Темнота пугала меня, я боязливо косился под кровать, где зияла черная таинственная пропасть, и плотнее прижимался к колючей бороде отца. Он улыбался, нежно трепал мои волосы и, задумчиво глядя в огонь, медленно рассказывал мне сказки.