Скупые годы
Шрифт:
Однако разносить ей не удалось. Наступила ранняя весна.
Наступила она как-то неожиданно, сразу.
Ударило тепло, пошли туманные парные дожди.
Я косил на речке тростник и покрывал им нашу дырявую крышу. Мать смотрела на мои занятия с сомнением, но когда крыша была покрыта так, что на чердак не попадала ни одна капля воды, когда я натаскал глины и отремонтировал двор, мать, оглядывая мою работу, тихо сказала:
– Молодец ты, Вова.
И с этих пор она стала относиться ко мне, как ко взрослому: советовалась со мной - продавать или не продавать теленка,
Так незаметно я стал настоящим хозяином. По утрам мать готовила мне завтрак, как когда-то готовила отцу, в обед она не садилась за стол до меня, а вечером, как бы я поздно ни приходил, мать вставала и собирала мне ужин. И сколько я ни сердился, сколько ни упрашивал ее не заботиться так обо мне, мать упрямо стояла на своем.
Когда мне приходилось уезжать из дому на несколько дней, мать обнимала меня и шептала:
– Смотри, Вова, береги себя.
И торопливо целовала в щеку.
Глядя на мать, тянулась ко мне и сестренка, но я целовал ее сам. Хватал в охапку, поднимал и кружил по комнате. Она дрыгала ногами, нарочно визжала, смеялась, а когда я собирался уходить, хмурила брови, теребила меня за пальто и, надув губы, грозила пальцем.
– Скорее, Вова, приезжай, а не то я соскучусь. Плакать буду.
Я наклонялся, обнимал ее последний раз и успокаивал:
– Я быстро, Валюха, быстро. Раз - и готово.
Я ведь тоже по ней скучал. Привык я к ней. И удивительно как привык дня не мог без нее прожить, а ведь раньше я ее не любил и часто давал ей щелчков.
А сейчас, возвращаясь откуда-нибудь из очередной поездки, я обязательно покупал ей подарок, если же ехал из лесу, привозил еловую шишку, горсть шиповника и корку черствого хлеба. И сестренка плясала от радости. Шишку она аккуратно завертывала в тряпки, шиповник берегла к чаю, а ржаной мороженый хлеб съедала с таким аппетитом, что, глядя на нее, у меня тоже разгорался аппетит, и все спрашивала:
– А медведя ты, Вова, видал?
– А как же.
– А он большой?
– Большущий.
– А какой?
– Вот такой.
Я падал на четвереньки, а сестренка весело забиралась ко мне на спину, и начиналась игра.
Я катал Валюху по комнате и городил ей всякие небылицы о медведях, о лисичке-сестричке и о жадных, голодных волках.
– Ну, Вова, - обижалась сестренка, - о волках не надо, - и сердито наказывала меня - дергала за ухо.
Избаловал я ее. Делал ей всякие игрушки, лепил из глины кукол, строил неприступные сказочные замки, а сестренка платила мне за это безграничной любовью. Она даже ревновала меня к Люське. Она почему-то не любила Люську, и, когда бы Люська ни спросила у нее, дома ли я, сестренка всегда отвечала: "Нет" - и убегала.
Так прошло два года.
ГЛАВА 9
Мы с Витькой ехали в сельпо за удобрением.
Было неприветливое, пасмурное утро.
По небу плыли сплошным покровом низкие, свинцовые облака. Изредка сыпал мелкий дождь.
Витька хотел поохотиться, а сам закутался в длинный отцовский плащ и всю дорогу спал. Возле него лежало заряженное
Я не обращал на нее никакого внимания.
Настроение у меня было плохое. Уезжая, я поссорился с матерью, в порыве наговорил ей глупостей, а теперь раскаивался и изо всех сил нахлестывал лошадь. В Елховку въехал, как на пожар.
– Стой!
– закричал Витька и выхватил из моих рук вожжи.
Я взглянул на дорогу.
Впереди прямо на нас трусил дряхлый старик с растрепанными седыми волосами.
За стариком сломя голову мчался мальчишка.
– Война кончилась!
– гаркнул, поравнявшись с нами, мальчишка.
Показал мне язык, засмеялся и что есть мочи пошел скакать по дороге и кричать:
– Войне конец, войне конец!
От такой неожиданности я мгновенно позабыл о ссоре с матерью. Радость, огромная радость заполнила мою грудь.
Мы с Витькой ухватили друг друга за плечи и давай вертеться по рыдвану и что-то несуразное кричать.
Вдруг кто-то сильно встряхнул нас и привел в себя.
– Войне конец!
– вскрикнули мы, оглядывая рыжего незнакомца.
– Войне-то конец, - прохрипел он, - а зачем плетни-то ломать?
Мы виновато огляделись.
Лошадь действительно сошла с дороги и, уронив гнилой плетень, вошла в огород.
– У, блудня, - ругался Витька, выправляя вожжи.
А через несколько минут, захватив в сельсовете почту, позабыв об удобрении и обо всем на свете, мы что есть духу мчались обратно в свою деревню.
Колеса громыхали. Рыдван подпрыгивал. Он каждую минуту готов был перевернуться, но мы ничего не замечали. Только в перелеске, когда нас встряхнуло так, что Витька ткнулся головой мне в висок, заметили, что собака кружится вокруг рыдвана и тревожно повизгивает.
– Майна, что ты? Иди сюда, Майна, - позвал ее Витька, и собака прыгнула к нам.
Витька обнял ее и зашептал:
– Немцам - капут. Дурочка, Гитлеру - крышка.
Собака вильнула хвостом, потом насторожила уши, заскулила и вырвалась.
Что с ней?
Витька пожал плечами:
– Не знаю.
А собака снова кружилась вокруг рыдвана и тревожно тявкала. Я взмахнул кнутом и погнал лошадь.
Майна не отставала. Она забежала вперед и с пронзительным лаем кинулась на морду лошади.
Лошадь испуганно встала. Мы, как чурки, свалились на землю. Собака метнулась к нам и, повизгивая, лизнула Витькину руку.
– Майна, Майна, - отползая назад, дрожащим голосом бормотал Витька и вдруг дико вскрикнул: - Уйди!
Собака виновато юркнула в кусты.
Но как только мы двинулись дальше, она выбежала на дорогу и протяжно завыла.
Мы остановились.
Витька свистнул и позвал ее к себе.
Собака, виляя хвостом, подбежала к нему и, схватив зубами конец его плаща, осторожно потянула.
– Ну чего тебе, чего?
– успокаивал Витька.
– Подь сюда, подь.
– И он хлопнул по рыдвану.
Собака прыгнула.
– Гони.
Лошадь поскакала.
Майна сразу же беспокойно завертела головой, задрожала и снова завыла.