Сны Персефоны
Шрифт:
Мы останавливаемся у парапета, который я даже не заметила слегка. Нас почти ощутимо охватывает безграничность вселенной. Я на миг даже задыхаюсь. Каждый раз вид просторов космоса повергает меня почти в детский восторг. Даже орхидеи в мамином саду не вызывали таких чувств.
— Смотри, я могу создавать.
Он поводит рукой — далеко впереди вспыхивает сверхновая.
— Мириады миров, миллионы галактик, целые вселенные, Кора. Я теперь — Предвечный Демиург. Я понял тайну и смысл великого делания.
Он берёт меня за руку, смотрит в глаза — пристально и странно,
— Что он мог дать тебе? Ужас подземелья? Тьму и холод? Уродов и чудовищ в свиту? Кора! Ты рождена, повелевать мирами. Я положу вселенные к твоим ногам, Кора. Только скажи. Одно твоё слово.
Он замирает, ожидая.
Замираю и я, чувствуя, как кипит внутри гнев, как темнеет кожа, как удлиняются ногти.
Плети выстреливают и обвивают его, прежде чем он успевает что-то понять. Держат крепко, душат надёжно. Вот, уже хрипит и пытается избавиться от них.
Нет, всё, хватит. Теперь вопросы буду задавать я.
И, нависая над ним, отражаясь чудовищем в широко распахнутых глазах, я, как он и хотел, говорю одно лишь слово:
— Правду!
Одно я знаю точно — моя война будет честной.
… когда он засмеялся — мягко, чуть ехидно, бархатисто — у Персефоны по телу разбежались мурашки. До чего приятный и волнующий смех у её невозможного мужа. И удивительно успокаивающий — вот уже и тревоги, мучившие душу, отступили.
Персефона вздохнула и склонила голову на плечо Аиду, поудобнее устраиваясь в кольце сильных рук. Теперь она надёжно защищена от всех чудовищ, включая саму себя.
— Восхитительно! — прокомментировал Аид её последние слова, поцеловав в чистый высокий лоб. — Теперь я буду знать, к кому следует обращаться, если мне на допросе слишком несговорчивый пленник попадётся!
Он нежно, но крепко держал Персефону на руках, прижимая её хрупкое тело к своему — большому, горячему и словно вытесанному из камня. За мужем, как за каменной стеной, — именно так она себя сейчас чувствовала.
Выводя маленьким пальчиком у него по груди одной ей известные узоры, Персефона сбивчиво рассказывала, как обошлась с Адонисом. Только вот сейчас, когда пришлось возвращаться в те события, не было ощущения ликования и торжества, какие испытывала тогда, вонзая в юного бога железные шипы своей лозы. Скорее — стыд, неловкость и отвращение к себе.
Аид, легко перепрыгивая с камня на камень, нёс её куда-то, внимательно при этом слушая, иногда поддакивая, а иногда — посмеиваясь. В такие моменты Персефона не дулась, а успокаивалась, словно его смех производил исцеляющий эффект.
И вот они — Персефона на руках у Аида — оказались на берегу Коцита. Царица Подземного мира с лёгкостью узнала окрестности: недалеко от этого места она когда-то разобралась с Минтой. Здесь, под сенью плакучих ив, Аид уселся на камень, удобно устроив её у себя на коленях. С недавних пор это место
— Тебе непротивно? — Персефона произнесла то, что тревожило и беспокоило её уже несколько месяцев, вскинула голову и поймала взгляд мужа. Только трудно было понять по глазам, о чём именно он думает.
Смертные говорят: глаза — зеркало души. А ещё, что чужая душа — потёмки. В зеркалах души Аида отражались не потёмки — абсолютная, настоянная в веках, тьма. И за её пеленой было не разглядеть истины.
Аид усмехнулся и ласково очертил нежный овал Персефониного личика.
— Что мне должно быть противно?
— Что я чуть не убила…
— Но не убила же.
— Но очень хотела убить!
— Весна, прекрати! — вдруг строго и жёстко рявкнул он. — Я убивал. Много раз. Нередко — в спину, бывало — подло, случалось — наслаждаясь процессом. Тебе противно?
Аид чуть ехидно сощурился, буквально прожигая её взглядом.
Персефона спрятала глаза, тяжело вздохнула и сказала:
— Это не то. У твоих убийств были причины.
Он резко ссадил её со своих колен, и когда она, ошарашенная и разозлённая, вскочила, хватил за руку и дёрнул на себя:
— Сядь! — она опустилась рядом, непонимающе глядя на него. — Слушай и запоминай. Не бывает градации убийства, и нет ему оправдания. Даже тот, кто убил, защищая или защищаясь, всё равно убийца. Неважно, был насильник с тобой нежен или груб, если он взял тебя против твоей воли, значит, он отступник. Нельзя оправдывать такие вещи. Но надо признавать свою суть: да, мы — боги, способны не только созидать, но и убивать. Что будет с Землёй, если Гелиос однажды не выведет на небо свою золотую колесницу? А что будет — если опустит её слишком низко? Смерть ждёт мир и в том и в другом случае. А ведь люди считают Гелиоса наиважнейшим божеством. Такова природа божественного — карать и миловать, дарить жизнь и отнимать её, создавать царства и разрушать миры.
Персефона смотрела на мужа, широко открыв глаза, и впитывала каждое слово, как губка. Аид никогда прежде не говорил так много и при этом — так зло и страстно.
— Не вздумай оправдывать меня или же чересчур винить себя. Убийство ужасно всегда — совершенное ли, задуманное ли. Но если ты не примешь свою способность не только дарить жизнь, но и убивать, не примешь свою внутреннюю монструозность, то сломаешься. А я не хочу, чтобы ты ломалась. Я не смогу вытянуть тебя из тьмы.