Сны Персефоны
Шрифт:
— Да, даже богини боятся старости, боятся одряхлеть, особенно, если смертные забывают о них, не приносят жертв, и богиня теряет силу. Это было несложно. Ведь ты перерождалась в одну из сильнейших светлых богинь — богиню Весны. Ты согласилась почти сразу. Ты всегда была разумной. А ещё тебе дарили то, чего у тебя не было в том твоём воплощении, — красоту.
— Так просто?.. — вдруг грустно и как-то потеряно сказала Персефона, отступая к противоположной стене.
Пеан
— Вы, женщины, только думаете, что сильные и могущественные, на самом деле у вас много слабостей. И желание быть красивыми — одна и главнейшая из них. Мы с Зевсом только предложили, ты сама ступила в Круг Перерождений. Нам оставалось лишь запечатать твою сущность в крошке Коре. Из тебя получился милейший ребёнок.
— Аид знал? — пророкотала богиня, но в этот раз в её голосе слышались явные разочарование и печаль.
Ей был известен ответ, но она хотела услышать это от другого, чтобы увериться окончательно.
— Разумеется. Ведь Зевс недаром поставил его над тобой — контролировать тебя, держать в узде, усмирять, когда надо.
Персефона ухмыльнулась дико и ранено:
— Он ответит за это! Все вы ответите! Будете ещё на коленях ползать и умолять. Готовь напиток!
— Ты желаешь, Владычица, чтобы он усыплял? — поинтересовался Пеан.
— Да, но не бога, его силу. Чтобы могучий Зевс стал слабее смертного, — она плотоядно оскалилась, Пеан невольно задрожал.
— Владычица, вернись в обличье Коры, так мне будет проще работать, — жалобно попросил врачеватель, и Богиня Подземной Весны смилостивилась: снова кожа стала нежной и молочной, по хрупким плечам заструились медные локоны, а в зелёных глазах — заблестели лукавые огоньки.
— Присядь, — вежливо сказал Пеан, указывая на тот самый вытянутый табурет, на котором она сидела вначале.
Кора послушно села: всё-таки перевоплощение сильно выматывало, и сейчас она чувствовала слабость во всём теле.
Пеан отошёл к стеллажам, где стояло множество флакончиков с различными жидкостями, взял один, в котором плескался состав, переливающийся радужными огоньками.
— Вот, выпей, Владычица, — елейным голосом попросил он, заглядывая ей в лицо, — тебе станет легче.
Она не заметила подвоха — выпила всё до дна и тут же, обмякла. Рухнула бы, наверное, прямиком прекрасным лицом на каменный пол, если бы Пеан не подхватил её.
— Так-то лучше, — проговорил он, поднимая юную богиню на руки. — Теперь — срочно к Аиду!
Отступил,
______________________________
[1] Лисса (др. — греч. «бешенство») — в древнегреческой мифологии божество, персонификация бешенства и безумия.
Персефона очнулась и огляделась. Под ней было мягкое ложе, устланное дорогими тканями. Лёгкий полог закрывал спящую от любопытных глаз. Но и мир — от неё. Он лишь проступал нечёткими очертаниями, тихонько гудел и вибрировал.
Она отвела полотно в сторону и обомлела.
— Клетка… Серьёзно?
Горькая улыбка скривила прекрасные губы.
Аид, который подпирал стену напротив, отлип от каменной кладки и шагнул в полосу света.
— Ты опасна и нестабильна сейчас, — сказал он, голос звучал печально и глухо. — И ты совершила преступление. Это всё, чего мне удалось добиться, когда решалась твоя участь.
Персефона подумала о союзницах — Афине и Артемиде — и похолодела.
Муж, как всегда угадав непроизнесённое, ответил:
— Их тоже наказали. Каждую — по-своему. Но поскольку зачинщицей была ты, то тебя должны были наказать особенно. Я попросил братьев предоставить мне самому решать, как тебя проучить. Всё-таки ты — моя жена. А значит и недоработка моя.
— Недоработка, — горько хмыкнула Персефона, — говоришь так, будто я не возлюбленная, а секретное задание.
Он не ответил вслух, но она всё прочла в его глаза — бездонных и полных отчаяния: и то, и другое.
Персефона встала с ложа, сделала пару шагов и оказалась у края клетки. Теперь она поняла — вибрировали и гудели прутья. Видимо, по ним струилась какая-то неизвестная ей магия.
Тонкая рука взметнулась вверх — как завороженная, Персефона хотела коснуться прутьев клетки, но Аид её опередил, кинулся вперёд, крикнул:
— Не смей! Не трогай!
Она испугано отступила вглубь и одними губами прошептала:
— Что будет?
Он лишь горестно хмыкнул, коснулся решётки, и Персефона с ужасом наблюдала, как ладонь мужа — красивая, с длинными тонкими пальцами — чернеет, а воздух наполняется приторным запахом горелой плоти.
С уст Аида не сорвалось и звука, а вот Персефона, подкошенным снопом упав на пол, рыдала в голос.