НА ТОЙ ПОЛОВИНЕ ЛУНЫ («От той половины Луны…») [198]
От той половины Луны,Которая нам не видна,Исходят жестокие сны,Властители нашего сна.Крича от видений ночныхПроснемся и смотрим во мрак,И вот, вспоминая о них,Не можем их вспомнить никак.Я верю: улыбку и шаг,Где радость и воля слышны,Берет караулящий враг,Серебряный житель Луны.Ведет он старательный счетМогущим смеяться и петь,И воля земная течетНа лунную гулкую медь.И радости нашей полныЕе водоемы до дна —На той половине Луны,Которая нам не видна.
198
На той половине Луны(«От той половины Луны…»). Р. 1931, № 51.
искры на коже —Ростопь зноя, июля россыпь.В легких жестах — ласковость кошек,Но без вкрадчивости. Без просьбы.Рыжекудрая. В яри веток —Словно осень в дебюте раннем.Речь поэтова. И поэтому —Успокаивающая. Ранящая.Сад — аквариум. С ряской, с тинкоюМглы зеленой. В ней вы — плотичка.Полдень, затканный паутинками,Стихотворная перекличка.
199
Полдень(«Золотые искры на коже…»). Р. 1931, № 52.
КОЛДОВСТВО («Прислушалась — и отложила книгу…») [200]
Прислушалась — и отложила книгу…Но угол пуст, и только тишина,Под чешую которой не проникнуть,Каких-то прежних качеств лишена.И, напряженно ожидая знака,Ты, как струна, подстерегаешь звук:Так чувствует незримое собака,Насторожив глаза свои и слух.И вот оно приблизилось, вздымаяСердцебиенье к горлу… Вспомним миф.Так чувствовала Демона Тамара,Худые руки в муке заломив.Падение в беспомощность… КолодцыЛетящих глаз… Надменная душаНа черном дне их горлицею бьется…И снова — шаг. Опять — кошачий шаг!И отойти, могущество измерив,Уйти неслышно, не подняв лица,Прошелестеть у застонавшей двери,Встревожить сон овчарки у крыльца.И, источая запах серной гари,Отбросить сердце, рыжее, как меч…Ты говоришь, что колдунов сжигали.Нет, девочка, — незримого не сжечь!
200
Колдовство(«Прислушалась — и отложила книгу…»). Р. 1931, № 52.
Карандашом по карте водитСтарик, читая города.Вот точку нужную находит:«Тамбов… теперь еще сюда…Теперь проселочной дорогой,Соседовым березняком,В котором ягод было многоИ сыроежек… А потом,Потом — паром! А за рекоюИ дом…» Вдруг лезвием мечаКоснулось сердца. «Что такое?» —А смерть глядит из-за плеча.Уже похолодели пальцы,А на груди — в груди? — паук,И гаснет память: встречи, зальце,Глаза, уста и столько рукПротянутых!.. Но смерть сурова,И завтра утром, в час седой:«А генерал-то из шестогоСкончался!» — скажет номерной.
201
Кончина(«Карандашом по карте водит…»). Р. 1936, № 6. Ранее — ВР. 1931, № 5/6 (под заглавием «Эмигрант»).
На много лет, увы, я старше Вас,Я тяжелей, а старость не ходатайВ делах любви… Пишу, а в этот часИз-за плеча Судьба, как соглядатай,Глядит в тетрадь: «Любовные стишки?Опять? Кому? — Пора б угомониться!»Мне тяжело выслушивать смешки,Мне не под силу, слышите ли, битьсяЗа час, за миг… Я знаю — счастья нет,За тенью же его не угоняться…Я, бедный исписавшийся поэт,Глагольной рифмой рад в том расписаться.За поцелуй, за потемневший взгляд,За то, что ты лицом к груди прижалась,Благодарю, — но страшен мне пожар,Тобой зажженный, может быть, как шалость.Простимся же, простимся хорошо,Не опустившись до уколов быта…Я удаляюсь… В темный капюшонОтчаянья — лицо мое укрыто…Харбин, 1931
202
«На много лет, увы, я старше вас…». Архивная копия (из собрания Е.А. Васильевой). Прижизненная публикация неизвестна.
День отошел. Отяжелевший, лег,Как вол послушный или слон рабочий, —И эти двадцать или тридцать строкЕдва-едва я выпрошу у Ночи.Не выпрошу — так вырву… Карандаш,Покорный друг видений, льнущих к окнам, —Еще одни стихи ты мне отдашь,Что зачинались ямбом пятистопным…А нужно мне сказать лишь об одном:О том, что сердце, стиснутое в обручТомления, оберегало днемИ что теперь взошло, как женский образ…Не назову, не выскажусь ясней,Не обозначу знаком, цифрой, годом,Не намекну, не прошепчу во сне,Не зашифрую самым строгим кодом……Спасибо, Ночь. Спеши над миром течьТуманами, огнями голубыми…А мне, как заговорщику, беречьЕще Гомеру
ведомое имя.Харбин, 1931
203
«День отошел. Отяжелевший, лег…». Архивная копия (из собрания ЕА Васильевой). Аутентичная прижизненная публикация неизвестна. «Еще Гомеру ведомое имя…»— Елена, имя Васильевой. Существует публикация этого стихотворения в ЛА (1945, № 12; в том же номере опубликован рассказ Несмелова «Судьба»), однако за подписью «Елена Даль». В пользу авторства Несмелова говорят следующие факты: у Е. Васильевой хранился автограф стихотворения (времен ее романа с Несмеловым) со строго указанной датой; в публикации 1945 года строки 10–12 выглядят следующим образом:
Пока живет еще святая памятьНесбывшейся надежды о большом,И ввергнувшее душу точно в пламя.
Кроме того, две последние строки в публикации выглядят так:
А мне, как заговорщице — беречьЕще кому-то ведомое имя.
Иначе говоря — вытравлены все следы того, что стихотворение посвящено мужчиной женщине. Это не единственный случай, когда стихи Несмелова попадали в печать под чужой фамилией (об этом см. в предисловии). О Елене Даль (Плаксеевой) известно мало: с 1922 года жила в Харбине, в 1940-х годах ее стихи печатались в «Рубеже» и «Луче Азии», в альманахах «Прибой» и «У родных рубежей». «На конкурсе русских поэтов, проживающих в Маньчжу-Ди-Го, устроенном весною 1941 года, получила вторую премию по разделу национальной героики» («У родных рубежей». Харбин, 1942. Вып. 2. С. 125.) О появлении фиктивных поэтических звезд на литературном небосклоне Харбина см. в рассказе «Поэтесса Верочка» (т. 2 наст. изд.).
…Не случайно …Был намечен выбор,Был в безмолвьи пройден долгий путь…Без победы этой не могли быМы и капли счастья зачерпнуть.Ты лицом к груди моей прижалась…О защите? О любви? О чем?..И не только нежность, но и жалостьОбожгла мне сердце горячо…Взор тонул в глазах полузакрытых,Умирал полуоткрытый рот…Твоего дыхания напитокСладостнее лотоса цветет…Знаю я всё то, что надлежало бИспытать нам в вечер тот глухой, —Но ведь ты к груди моей прижаласьС нежностью доверчивой такой…Темный зверь не вырвался из плена,Он дремал на дальнем берегу…Я и сам, и сам не знал, Елена,Как, любя, любовь беречь могу…Харбин, 1932
204
«Не случайно… Был намечен выбор…». Архивная копия (из собрания Е.А. Васильевой). Прижизненная публикация неизвестна.
Хорошо на легких лыжахМчаться с белого холма,Чтобы ветер бега выжегВсю тоску твою сполна.Чтобы радом в белом светреМчалась та, что так мила,Чтоб пронзила в этом ветреСердце — общая стрела.Были многие другие,Много взоров и ланит,Но далекая РоссияТу, далекую, хранит…Называлася Лидусей,Гимназисткой костромской,Очи — сини, косы — русы,Голос ласковый такой.Аракчеевским кадетомПриезжал ты. Счастья нет, —Не гусаром, а поэтомОтчего-то стал кадет.Дома жарко дышит печка,А на улице — мороз…Выбегала на крылечко,За тобой он лыжи нес…Ах, коричневая шубка,Капор, муфта из песца!Наст похрустывает хрупко,В нетерпении сердца…Север. В три уже темнело,Зажигал окошки домИ поземкою звенелаНочь, как чистым серебром.Перекатывало небоЛучезарные столбы…Память, большего не требуй, —Тяжела рука Судьбы.Дивным Северным СияньемДаль моя озарена,И томит воспоминаньеКрепче терпкого вина.
205
Северное сияние(«Хорошо на легких лыжах…»). Автограф (собрание Е.A. Васильевой). Опубликовано — Р. 1937, № 2 (под заголовком святках»). «Аракчеевским кадетом…»— Митропольский окончил в 1908 году Нижегородский Аракчеевский корпус.
Так развертывается пружина,Соскочив со своих зубцов,Так беснуется одержимый,Так измене плюют в лицо.Так, обрушив на сердце памятьО стране, где всего теплей,Сводят брови на черный пламеньСожигаемых кораблей!
НА ЗАДАННЫЕ РИФМЫ («Постукивая точным молоточком…») [207]
206
«Так развертывается пружина…». Р. 1932, № 3.
207
На заданные рифмы(«Постукивая точным молоточком…»). Р. 1932, № 8.
Постукивая точным молоточком,Шлифуя речь, как индус — шар из яшмы,Поет поэт, пока не капнет точка,И не войдем в его шальной шалаш мы.И тот турист, который хмуро тщитсяПроникнуть в смысл, — не прячь лицо в жабо ты!Ведь эта бесподобная вещицаПрелестна исключительной работой.А современник (в смокинге иль блузе —Наряд не важен в человечьей чаще!) —Он от стихов, вздыхая, ждет иллюзий,Ведущих, умягчающих, учащих.