Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Несмелов Арсений

«Сегодня я выскажу вам…» [238]

Сегодня я выскажу вам Самые сокровенные мысли, Которые раньше прятал, Как неприличную фотографию Прячет гимназист. Как он, замирая от сладострастия, Отдается ей, запершись в клозете, Так и я вытаскиваю эти слова Из конуры моего одиночества. Послушайте, На чем основано Ваше презрение ко всему, Что не изъявляет желания Гладить вас по шерстке? Вы умны? — Нисколько. Вы талантливы? — Ровно настолько, Чтобы писать стихи, За которые платят По пяти центов за строчку. Пожалуйста, не улыбайтесь! Это не шутка И даже Не желание оскорбить, Это много больнее И называется — истиной. Кроме того, вы блудник: Вы не пропускаете мимо ни одной женщины Без того, чтобы не сказать ей глазами, Что всегда готовы к прелюбодеянию, Как револьвер к выстрелу. Малейшая неудача Приводит вас в отчаяние, Но подлинное несчастье Не ощущается вами, Как землетрясение не ощущается клопом. И все-таки, Человек высоких вдохновений, Я испытываю к вам Родственную — наикрепчайшую! — любовь, Которая мучит меня, Как мучит порядочного человека Связь с недостойной женщиной. Да, вероятно, Я когда-нибудь убью вас, Как добродетельная жена Убивает мужа, Изменившего ей с проституткой. И что же, Ваше внимательное

и любезное лицо, Лицо сорокалетнего мужчины, Продолжает улыбаться? Вы слушаете меня, Как слушают старую, надоевшую жену, Как институтские глупости Некрасивой женщины! Я отклоняю дверцу зеркального шкафа. Ибо, если невозможен развод, Лучше уметь Не замечать друг друга. Отправляйтесь жить своею жизнью, Как я живу своею. До новой встречи в уличающей плоскости Первого зеркала!

238

«Сегодня я выскажу вам…». Машинопись с правкой от руки (послало Несмеловым в Сан-Франциско П.П. Балакшину для альм. «Земля Колумба»). Прижизненная публикация неизвестна. В сохранившейся переписке Несмелова с Балакшиным не упоминается. Условно может датироваться 1936–1937 годами. По всей видимости, это единственное сохранившееся стихотворение Несмелова, написанное верлибром. В машинописи после девятой строфы еще одна, перечеркнутая от руки:

Да, Одновременно Я испытываю к вам Отвращение и любовь, И, чтобы истребить ее, Я буду вынужден когда-нибудь Уничтожить вас.

ПИСЬМО («Листик, вырванный из тетрадки…») [239]

Листик, вырванный из тетрадки, В самодельном конверте сером, Но от весточки этой краткой Веет бодростью и весельем. В твердых буквах, в чернилах рыжих, По канве разлиновки детской, Мысль свою не писал, а выжег Мой приятель, поэт советский: «День встает, напряжен и меток, Жизнь напориста и резва, Впрочем, в смысле свиных котлеток Нас счастливыми не назвать. Всё же, если и все мы тощи, На стерляжьем пуху пальто, Легче жилистые наши мощи Ветру жизни носить зато!..» Перечтешь и, с душою сверив, Вздрогнешь, как от дурного сна: Что, коль в этом гнилом конверте, Боже, подлинная весна? Что тогда? Тяжелей и горше Не срываются с якорей. Злая смерть, налети, как коршун, Но скорее, скорей… Скорей!

239

Письмо («Листик, вырванный из тетрадки…»). Копия автографа (архив П. Балакшина). Прижизненная публикация неизвестна. Судя по письмам А. Несмелова П. Балакшину, которому было послано это стихотворение, он опасался его публикации и просил напечатать под малоизвестным псевдонимом «Арсений Бибиков».

«Ходил поэт и думал: я хороший…» [240]

Ходил поэт и думал: я хороший, Талантливый, большой, меня бы им беречь! И хлюпал по воде разорванной калошей И жался в плащ углами острых плеч. Глаза слезят от голода и яда, В клыках зубов чернеет яма рта. Уже вокруг колючая ограда И позади последняя черта. И умер он, беззлобный и беспутный, Ночных теней веселым пастухом. Друзья ночей, воры и проститутки, Не загрустят о спутнике ночном. Лишь море в мол из розового мрака Плеснет волны заголубевший лед Да мокрая бездомная собака Овоет смерть собачью и уйдет.

240

«Ходил поэт и думал: я хороший…». Копия автографа (архив П. Балакшина). Прижизненная публикация неизвестна.

ТЕНЬ («Весь выцветший, весь выгоревший. В этот…») [241]

Весь выцветший, весь выгоревший. В этот Весенний день на призрака похож, На призрака, что перманентно вхож К избравшим отвращение, как метод, Как линию, — наикратчайший путь Ухода из действительности, — тело Он просквозил в кипевшую толпу, И та от тени этой потускнела. Он рифмовал, как школьник. Исключенья Из правил позабытого значенья, И, как через бумагу транспарант, Костяк его сквозил сквозь призрак тела, И над толпой затихшей шелестело Пугливое: российский эмигрант.

241

Тень («Весь выцветший, весь выгоревший. В этом…»). Копия автографа (архив П. Балакшина). Прижизненная публикация неизвестна.

ПРИЗРАКИ («Как недоверчиво и косо…») [242]

«Взвейтесь, соколы, орлами, Поздно горе горевать».

Солдатская песня

Как недоверчиво и косо Из облаков глядит звезда! Тайфун крупинками дождя По глянцевитым лужам бросил. Как разбежалась фонарей Испуганная волчья стая! Подстерегает у дверей Вот эта тишина пустая. Дома приземисты и злы, В них люди сумрачны и строги. Тоски линялые узлы Загромоздили все пороги. Мы постарели все. Уже Мы телом так отяжелели. По обязательной меже Давно плетемся еле-еле. И вдруг из этой тишины, Из моросящей едкой пыли, Приниженности лишены, Два голоса внезапно всплыли. Солдатской песенки слова, Что нами в молодости пета… И откачнулась голова, Как от внезапной вспышки света. ……………………………………. Гремят шаги, звенят штыки, Горят глаза, смеются лица: Идут российские полки, И над дорогой пыль клубится. Поток шинелей ровно-сер… «Эх, взвейтесь, соколы, орлами!» Усатый унтер-офицер Пронес суворовское знамя. Неудержим могучий шквал Потока этого людского. Вот на коне прогрохотал Гигант Паоло Трубецкого. Куда империя стремит Своих бойцов, к какой победе? Но мгла черна, как динамит, Изнемогая, полночь бредит… Лишь в тучах тлеет синева, Лишь ночь всё злей и неизвестней… О, ядовитые слова Родной простой солдатской песни! Ужель навеки, навсегда?.. Пронизывающая сталь вопроса! Китайский город. Ночь. Звезда. Тайфун крупинками дождя По глянцевитым лужам бросил.

242

Призраки («Как недоверчиво и косо…»). Копия автографа (архив П. Балакшина). Прижизненная публикация неизвестна. ТрубецкойПавел (Паоло) Петрович (1866–1938), итальянско-русский скульптор, анималист, портретист. Представитель импрессионизма. Известен его конный памятник Александру III в Петербурге, открыт в 1909 (на Знаменской площади), ныне временно установлен близ Летнего сада.

СОСТЯЗАНИЕ БОГОВ (Глава из «Превращений» Овидия) [243]

Две тысячи упавших лет — Ведь это там, где зрели мифы!.. …Жил замечательный поэт. В изгнаньи умер он. И скифы Сожгли его достойный прах. …Не будь же, милый дух, в обиде, Что речь твоя в чужих устах… Теперь же говорит Овидий. Властитель Фракии Мидас, Оставив город свой веселый, В лесные дебри навсегда Ушел, и у подножья Тмола, Горы с вершиной снеговой, Живет, как Пан, соседом Пана, Свирели ласковой его Внимая ночью осиянной. Бог козлоногий восхищал Царя-отшельника игрою. Из-за зеленого плюща Он наблюдал за ним порою. И видел, как нагих дриад И нимф с росинками на коже Свирельный легкокрылый яд Вел к богу хитрому на ложе. Раз, возгордясь успехом, Пан Из той глуши, из мглы зеленой, Собрав на влажный мох полян Любовниц, вызвал Аполлона На состязанье — был влюблен В свое искусство бог коровий, — И принял вызов Аполлон, Хотя сурово сдвинул брови. Арбитром призван старый Тмол, Бог той горы, где всё случилось, Он своевременно пришел, Как в нем лишь надобность явилась. В венке дубовом лоб. Со щек Свисали желуди монистой: Был Тмол и дряхл, и одинок, И запах шел от бога мшистый. И боле старый, чем гора, Он заявил (уж все сидели): «Судья готов, начать пора!» И из пастушеской свирели Пан звуки сладкие исторг, Козлиной шкурой опоясан, Повергнул

песенкой в восторг Царя-отшельника Мидаса. Пан кончил. Божества лесов И Тмол подняли взоры к небу: Из туч блеснуло колесо Блестящей колесницы Феба. Парнасским лавром волоса Украсил бог. И в пурпур Тира (Зарозовели небеса!) Его окрашена порфира. Бог лиру левою рукой Держал. В другой — смычок лучистый. По самой позе мог любой Признать в нем мастера, артиста. Смычком по струнам он повел, Взглянув на землю благосклонно. Был очарован старый Тмол Игрою Феба-Аполлона. Игры такой, он объявил, Еще не слыхивали в мире, Венок победы присудил Почтенный Тмол не флейте — лире. Все согласились. В этот миг Из темных чащ, где он скрывался, Вдруг выскочил Мидас-старик И на арбитра раскричался: «Лицеприятен приговор, Несправедлив ты, демон старый!» Тмол обращает кроткий взор На пришлеца, что в гневе яром Готов браниться без конца, И говорит, смеясь глазами: «Какой же ты судья певцам, О царь с ослиными ушами!» Мидас касается рукой Ушей, робея догадаться. О боги, ужас, стыд какой — Они в шерсти и шевелятся!.. Сияя смехом, мощно всплыл К чертогам неба бог делосский: Навек бессмертный наградил Метой ослиной разум плоский! Вопит Мидас: «Позор, беда!.. Как я наказан, дурень старый!» И скрыл он уши навсегда Богатой пурпурной тиарой. Но мстит жестоко Аполлон Тупицам, сыновьям бесславной Бездарности, — и сделал он Скрываемую глупость — явной. Прислужник-раб, что подрезал Царю власы мечом, случайно Про уши длинные прознал, И близится необычайный финал… Боялся жалкий раб Доверить тайну царской дворне, На язычок же был он слаб, — Общеизвестны рабьи корни! И сделал так он: у ручья Он вырыл ямку; в ночь глухую Склонился к ней, в нее шепча Про тайну царскую лихую. Поднялся шелковый тростник, И через год он стае птичьей Поведал то, что царь-старик Берег, как дева клад девичий. Так сын Латоны Аполлон Был отомщен в своей обиде, О том поведал нам сквозь сон Тысячелетний — сам Овидий. И царь Мидас — он лишь клише, Что вечной краскою не стынет… Читатель, мало ли ушей Ослиных видим и поныне?

243

Состязание богов («Две тысячи упавших лет…»). Копия автографа (архив П. Балакшина). Прижизненная публикация неизвестна. Сюжет взят из «Метаморфоз» Овидия (XI; 85-193). «Властитель Фракии Мидас…»— в греческой мифологии царь Фригии (не Фракии!) Мидас был одним из судей на музыкальном состязании между Аполлоном, игравшим на кифаре, и Паном (вариант — силеном Марсием), игравшим на флейте; признал победителем Пана, за что Аполлон наградил его ослиными ушами. Тмол— горный хребет в Лидии; согласно греческой легенде Тмол, бог этих гор, также был судьей на поединке между Аполлоном и Паном, «…пурпур Тира»— Тир — финикийский приморский город, еще во времена Римской империи считался центром красильного дела; пурпур, извлекаемый из пурпуроносных улиток, традиционно считается финикийским изобретением, «…бог делосский»— Аполлон; согласно мифу, на острове Делос (совр. Дилос) в Эгейском море Лето (Латона), дочь титанов Коя и Фебы, родила от Зевса Аполлона и Артемиду.

НОВОГОДНИЕ ВИРШИ («Говорит редактор важно…») [244]

Говорит редактор важно: «Новогодний бы стишок!» За перо берусь отважно: Раз в году — велик грешок! Новогодние бокалы, Гром музыки, серпантин, Блеск какой-то дивной залы… Много ль зал таких, Харбин? Ничего!.. Валяю дальше… Подает тебе коктейль Дочка бывшей генеральши… Рифмы: трель, капель, форель… Трель так трель. Узывны скрипки. Декольте и веера. Тосты. Томные улыбки. Чье-то пьяное «ура»… С новым счастьем! С Годом Новым! Пожеланий не жалей. Но, как год назад, с Серовым Гнется та же Манжелей. Да, всё то же, то же, то же, Как и десять лет назад. Те же слуги, те же рожи, То же пиво и салат. Жизнь ушла, как светоч малый — Как далеко до него!.. С новым счастьем? Что ж, пожалуй, Если верите в него.

244

Новогодние вирши («Говорит редактор важно…»). Р. 1937, № 1. «…с Серовым / Гнется та же Манжелей…»— Серов и Манжелей — известные в Харбине танцовщики (прим. В. Перелешина).

С НОВЫМ ГОДОМ!.. («С Новым Годом! — глаза в глаза…») [245]

— С Новым Годом! — глаза в глаза. — С новым счастьем! — уста в уста. Жизнь проста. День за днем и за годом год. А за ними века ползут. Так в медлительный ледоход Льды идут. Участь наша — в реке времен Таять так же, как эти льды: Исчезать от своей беды. Лишь движения тихий звон, Звон медлительный похорон. Да ладья. На ладье — Харон. Но об этом не думай, друг, Эти мысли — как злой недуг, Как заломленность в муке рук. Ведь у нас есть с тобой вино, — Пусть обманывает нас оно. Вот стакан… у стакана дно. Пей до дна! Не твоя вина, Что судьба без вина темна. — С Новым Годом! — глаза в глаза. — С новым счастьем! — вся сладость уст. Что гремит впереди? Гроза?.. — Пусть!

245

С Новым Годом!.. («— С Новым Годом! — глаза в глаза…»). Р. 1937, № 1.

«Я люблю, поднявшись рано…» [246]

Я люблю, поднявшись рано, В глубине поймать сазана, Но зачем ты мне, сазан? Возвращу тебе свободу, В голубую брошу воду, Взвейся, солнцем осиян… Без добычи сердце радо, И без доблестей отрада — Вышина и тишина Голубой сторожкой рани, И душа, подобно лани, Струнно насторожена. Где границы этой дали? Голубые дымки встали И уводят дальше даль, За просторы за большие, До тебя, моя Россия, До тебя, моя печаль! Но и ты, печаль, напевна, Но и ты, печаль, царевна, — Всё на свете — пустяки. Термос. Чай горячий с ромом. Эта лодка стала домом. Лодка — дом. Душа — стихи.

246

«Я люблю, поднявшись рано…». Р. 1937, № 25.

«ТЫ» И «ВЫ» («Вода и небо. Море и песок…») [247]

Вода и небо. Море и песок. Как музыкален плеск волны ленивой, Струящейся на шелковый песок, Аквамариновой, неторопливой!.. Но почему стал томным голосок? Что ищете, печальная, вдали вы? Песок и море. Поддень так высок. Кого ты ждешь на берегу, Верок? Быть может, парус — тот, что вдалеке Повис крылом, сияющим в лазури, — Примчит тебе, забывшейся в тоске, Сердечные, живительные бури? Они пойдут мальчишеской фигуре И энергичной маленькой руке… Но лобик твой надменно бровки хмурит: Все эти бури — только признак… дури. О’кэй, не спорю. Бури — чепуха. Куда приятней безмятежность штиля. О бурях я сболтнул лишь для стиха, Для старой рифмы и еще для стиля: Поэт всегда немножко простофиля… Вы усмехаетесь с надменным: «Ха!» И я смущен… Простор, за милей миля, Вам шепчет имя нежное Эмиля… Кто сей счастливец? Он меня поверг В свирепую, отчаянную зависть… Он всех достоинств пышный фейерверк? Он вас влюбил, не благородством ль нравясь Своих манер, и мир для вас померк? Вот где тоски стремительная завязь? Но ваш ответ все домыслы отверг: «Эмиль в Шанхае… Он — француз и клерк». От ног поспешно отряхаю прах, — Поэту, мне предпочитают клерка?.. Чудовище хотел я петь в стихах… Вы не Верок — вы просто злая Верка, И вам теперь совсем иная мерка, Увы и ах… Увы, увы и ах!.. Взлети, тайфун, пади и исковеркай Вот этот пляж, где дремлет изуверка!.. Но нет тайфуна… Море и песок, Всё музыкальней плеск волны ленивой. Упала прядь на золотой висок, С ней ветерок играет шаловливый, Он разбирает каждый волосок, Как ласковый любовник терпеливый… Песок и море. Полдень так высок. — Я все-таки люблю тебя, Верок!

247

«Ты» и «Вы» («Вода и небо. Море и песок…»). Р. 1937, № 25. Подпись: «С. Трельский», что вполне достоверно указывает на авторство: довольно часто Несмелое использовал в своих рассказах псевдоним Мпольский; другая анаграмма той же фамилии дает «Ар Сений Ми ТРопо ЛЬСКИЙ». На авторство Несмелова указывает и текстовая фактура стихотворения.