Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

VI

Рождество без снега, шаров и ели,у моря, стесненного картой в теле;створку моллюска пустив ко дну,пряча лицо, но спиной пленяя,Время выходит из волн, меняястрелку на башне – ее одну.

VII

Тонущий город, где твердый разумвнезапно становится мокрым глазом,где сфинксов северных южный брат,знающий грамоте лев крылатый,книгу захлопнув, не крикнет «ратуй!»,в плеске зеркал захлебнуться рад.

VIII

Гондолу

бьет о гнилые сваи.Звук отрицает себя, слова ислух; а также державу ту,где руки тянутся хвойным лесомперед мелким, но хищным бесоми слюну леденит во рту.

IX

Скрестим же с левой, вобравшей когти,правую лапу, согнувши в локте;жест получим, похожий намолот в серпе, – и, как чорт Солохе,храбро покажем его эпохе,принявшей образ дурного сна.

X

Тело в плаще обживает сферы,где у Софии, Надежды, Верыи Любви нет грядущего, но всегдаесть настоящее, сколь бы горекне был вкус поцелуев эбре и гоек,и города, где стопа следа

XI

не оставляет – как челн на гладиводной, любое пространство сзади,взятое в цифрах, сводя к нулю -не оставляет следов глубокихна площадях, как «прощай» широких,в улицах узких, как звук «люблю».

XII

Шпили, колонны, резьба, лепнинаарок, мостов и дворцов; взгляни на-верх: увидишь улыбку львана охваченной ветров, как платьем, башне,несокрушимой, как злак вне пашни,с поясом времени вместо рва.

XIII

Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятымлицом, сравнимым во тьме со снятымс безымянного пальца кольцом, грызяноготь, смотрит, объят покоем,в то «никуда», задержаться в коеммысли можно, зрачку – нельзя.

XIV

Там, за нигде, за его пределом– черным, бесцветным, возможно, белым -есть какая-то вещь, предмет.Может быть, тело. В эпоху треньяскорость света есть скорость зренья;даже тогда, когда света нет.1973

Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова

I

Взбаламутивший мореветер рвется как ругань с расквашенных губв глубь холодной державы,заурядное до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до извлекая из каменных труб.Не-царевны-не-жабыприпадают к земле,и сверкает звезды оловянная гривна.И подобье лицарастекается в черном стекле,как пощечина ливня.

II

Здравствуй, Томас. То – мойпризрак, бросивший тело в гостинице где-тоза морями, гребяпротив северных туч, поспешает домой,вырываясь

из Нового Света,и тревожит тебя.

III

Поздний вечер в Литве.Из костелов бредут, хороня запятыесвечек в скобках ладоней. В продрогших дворахкуры роются клювами в жухлой дресве.Над жнивьем Жемайтиивьется снег, как небесных обителей прах.Из раскрытых дверейпахнет рыбой. Малец полуголыйи старуха в платке загоняют корову в сарай.Запоздалый еврейпо брусчатке местечка гремит балаголой,вожжи рвети кричит залихватски: «Герай!»

IV

Извини за вторженье.Сочти появление завозвращенье цитаты в ряды «Манифеста»:чуть картавей,чуть выше октавой от странствий в дали.Потому – не крестись,не ломай в кулаке картуза:сгину прежде, чем грянет с насестапетушиное «пли».Извини, что без спросу.Не пяться от страха в чулан:то, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность.Мстя, как камень колодцу кольцом грязевым,над Балтийской волнойя жужжу, точно тот моноплан -точно Дариус и Геренас,но не так уязвим.

V

Поздний вечер в Империи,в нищей провинции.Вбродперешедшее Неман еловое войско,ощетинившись пиками, Ковно в потемки берет.Багровеет известкатрехэтажных домов, и булыжник мерцает, какпойманный лещ.Вверх взвивается занавес в местном театре.И выносят на улицу главную вещь,разделенную на трибез остатка.Сквозняк теребит бахромузанавески из тюля. Звезда в захолустьесветит ярче: как карта, упавшая в масть.И впадает во тьму,по стеклу барабаня, руки твоей устье.Больше некуда впасть.

VI

В полночь всякая речьобретает ухватки слепца.Так что даже «отчизна» наощупь – как Леди Годива.В паутине угловмикрофоны спецслужбы в квартире певцапишут скрежет матраца и всплески мотиваобщей песни без слов.Здесь панует стыдливость. Листва, норовявыбрать между своей лицевой стороной и изнанкой,возмущает фонарь. Отменив рупора,миру здесь о себе возвещают, на муравьянаступив ненароком, невнятной морзянкойпульса, скрипом пера.

VII

Вот откуда твоищек мучнистость, безадресность глаза,шепелявость и волосы цвета спитой,тусклой чайной струи.Вот откуда вся жизнь как нетвердая честная фраза,на пути к запятой.Вот откуда моей,как ее продолжение вверх, оболочкив твоих стеклах расплывчатость, бунт голытьбыивняка и т.п., очертанья морей,их страниц перевернутость в поисках точки,горизонта, судьбы.

VIII