Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

XVI

Тьма скрадывает, сказано, углы.Квадрат, возможно, делается шаром,и, на ночь глядя залитым пожаром,багровый лес незримому курлыбеззвучно внемлет порами коры;лай сеттера, встревоженного шалымсухим листом, возносится к стожарам,смотрящим на озимые бугры.Немногое, чем блазнилась слеза,сумело уцелеть от переходав сень перегноя. Вечному перуиз всех вещей, бросавшихся в глаза,осталось следовать за временами года,петь на голос «Унылую Пору».

XVII

То, что исторгло изумленный крикиз аглицкого рта,

что к матусклоняет падкий на помадумой собственный, что отвернуть на мигФилиппа от портрета ликзаставило и снарядить Армаду,то было – – – не могу тирадузакончить – – – в общем, твой парик,упавший с головы упавшей(дурная бесконечность), он,твой суть единственный поклон,пускай не вызвал рукопашноймеж зрителей, но был таков,что поднял на ноги врагов.

XVIII

Для рта, проговорившего «прощай»тебе, а не кому-нибудь, не все лиодно, какое хлебово без солиразжевывать впоследствии. Ты, чай,привычная к не-доремифасоли.А если что не так – не осерчай:язык, что крыса, копошится в соре,выискивает что-то невзначай.Прости меня, прелестный истукан.Да, у разлуки все-таки не дурагуба (хоть часто кажется – дыра):меж нами – вечность, также – океан.Причем, буквально. Русская цензура.Могли бы обойтись без топора.

XIX

Мари, теперь в Шотландии есть шерсть(все выглядит как новое из чистки).Жизнь бег свой останавливает в шесть,на солнечном не сказываясь диске.В озерах – и по-прежнему им нестьчисла – явились монстры (василиски).И скоро будет собственная нефть,шотландская, в бутылках из-под виски.Шотландия, как видишь, обошлась.И Англия, мне думается, тоже.И ты в саду французском непохожана ту, с ума сводившую вчерась.И дамы есть, чтоб предпочесть тебе их,но непохожие на вас обеих.

XX

Пером простым – неправда, что мятежным!я пел про встречу в некоем садус той, кто меня в сорок восьмом годус экрана обучала чувствам нежным.Предоставляю вашему суду:a) был ли он учеником прилежным,b) новую для русского среду,c) слабость к окончаниям падежным.В Непале есть столица Катманду.Случайное, являясь неизбежным,приносит пользу всякому труду.Ведя ту жизнь, которую веду,я благодарен бывшим белоснежнымлистам бумаги, свернутым в дуду.1974

Над восточной рекой

Боясь расплескать, проношу головную больв сером свете зимнего полдня вдольоловянной реки, уносящей грязь к океану,разделившему нас с тем размахом, который глазубеждает в мелочных свойствах масс.Как заметил гном великану.В на попа поставленном царстве, где мощь крупицвыражается дробью подметок и взглядом ниц,испытующим прочность гравия в Новом Свете,все, что помнит твердое тело provita sua – чужого бедра теплода сухой букет на буфете.Автостадо гремит; и глотает свой кислород,схожий с локтем на вкус, углекислый рот;свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.Голова болит, голова болит.Ветер волосы шевелитна больной голове моей в буром парке.1974

На смерть Жукова

Вижу колонны замерших звуков,гроб на лафете, лошади круп.Ветер сюда не доносит мне звуковрусских военных плачущих труб.Вижу в регалиях убранный

труп:в смерть уезжает пламенный Жуков.Воин, пред коим многие палистены, хоть меч был вражьих тупей,блеском маневра о Ганнибаленапоминавший средь волжских степей.Кончивший дни свои глухо в опале,как Велизарий или Помпей.Сколько он пролил крови солдатскойв землю чужую! Что ж, горевал?Вспомнил ли их, умирающий в штатскойбелой кровати? Полный провал.Что он ответит, встретившись в адскойобласти с ними? «Я воевал».К правому делу Жуков десницыбольше уже не приложит в бою.Спи! У истории русской страницыхватит для тех, кто в пехотном строюсмело входили в чужие столицы,но возвращались в страхе в свою.Маршал! поглотит алчная Летаэти слова и твои прахоря.Все же, прими их – жалкая лептародину спасшему, вслух говоря.Бей, барабан, и, военная флейта,громко свисти на манер снегиря.1974

* * *

Песчаные холмы, поросшие сосной.Здесь сыро осенью и пасмурно весной.Здесь море треплет на ветру оборкисвои бесцветные, да из соседских дачпорой послышится то детский плач,то взвизгнет Лемешев из-под плохой иголки.Полынь на отмели и тростника гнилье.К штакетнику выходит снять бельемать-одиночка. Слышен скрип уключин:то пасынок природы, хмурый финн,плывет извлечь свой невод из глубин,но невод этот пуст и перекручен.Тут чайка снизится, там промелькнет баклан.То алюминиевый аэроплан,уместный более средь облаков, чем птица,стремится к северу, где бьет баклуши швед,как губка некая, вбирая серый цвет,и пресным воздухом не тяготится.Здесь горизонту придают чертысвоей доступности безлюдные форты.Здесь блеклый парус одинокой яхты,чертя прозрачную вдали лазурь,вам не покажется питомцем бурь,но – заболоченного устья Лахты.И глаз, привыкший к уменьшенью телна расстоянии, иной пределздесь обретает – где вообще о телеречь не заходит, где утрат не жаль:затем что большую предполагает дальпотеря из виду, чем вид потери.Когда умру, пускай меня сюдаперенесут. Я никому вредане причиню, в песке прибрежном лежа.Объятий ласковых, тугих клешнейравно бежавшему не отыскать нежней,застираннее и безгрешней ложа.1974

Темза в Челси

I

Ноябрь. Светило, поднявшееся натощак,замирает на банке соды в стекле аптеки.Ветер находит преграду во всех вещах:в трубах, в деревьях, в движущемся человеке.Чайки бдят на оградах, что-то клюют жиды;неколесный транспорт ползет по Темзе,как по серой дороге, извивающейся без нужды.Томас Мор взирает на правый берег с тем жевожделением, что прежде, и напрягает мозг.Тусклый взгляд из себя прочней, чем железный мостпринца Альберта; и, говоря по чести,это лучший способ покинуть Челси.

II

Бесконечная улица, делая резкий крюк,выбегает к реке, кончаясь железной стрелкой.Тело сыплет шаги на землю из мятых брюк,и деревья стоят, словно в очереди за мелкойосетриной волн; это все, на чтоТемза способна по части рыбы.Местный дождь затмевает трубу Агриппы.Человек, способный взглянуть на столет вперед, узреет побуревший портик,который вывеска «бар» не портит,вереницу барж, ансамбль водосточных флейт,автобус у галереи Тэйт.