Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

XVIII

У всего есть предел:горизонт – у зрачка, у отчаянья – память,для роста -расширение плеч.Только звук отделяться способен от тел,вроде призрака, Томас.Сиротствозвука, Томас, есть речь!Оттолкнув абажур,глядя прямо перед собою,видишь воздух:анфассонмы тех,кто губоюнаследил в немдо нас.

XIX

В царстве воздуха! В равенстве слога глоткукислорода. В прозрачных и сбившихся в облакнаших выдохах. В томмире, где, точно сны к потолку,к

небу льнут наши «о!», где звезда обретает свой облик,продиктованный ртом.Вот чем дышит вселенная. Вотчто петух кукарекал,упреждая гортани великую сушь!Воздух – вещь языка.Небосвод -хор согласных и гласных молекул,в просторечии – душ.

XX

Оттого-то он чист.Нет на свете вещей, безупречней(кроме смерти самой)отбеляющих лист.Чем белее, тем бесчеловечней.Муза, можно домой?Восвояси! В тот край,где бездумный Борей попирает беспечно трофеиуст. В грамматику безпрепинания. В райалфавита, трахеи.В твой безликий ликбез.

XXI

Над холмами Литвычто-то вроде мольбы за весь мирраздается в потемках: бубнящий, глухой, невеселыйзвук плывет над селеньями в сторону Куршской Косы.То Святой Казимирс Чудотворным Николойкоротают часыв ожидании зимней зари.За пределами веры,из своей стратосферы,Муза, с ними призрина певца тех равнин, в рукотворную тьмупогруженных по кровлю,на певца усмиренных пейзажей.Обнеси своей стражейдом и сердце ему.1974

На смерть друга

Имяреку, тебе, – потому что не станет за трудиз-под камня тебя раздобыть, – от меня, анонима,как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса -на эзоповой фене в отечестве белых головок,где наощупь и слух наколол ты свои полюсав мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши отто ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,похитителю книг, сочинителю лучшей из одна паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,одинокому сердцу и телу бессчетных постелей -да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,чьи застежки одни и спасали тебя от распада.Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.Посылаю тебе безымянный прощальный поклонс берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.1973

Война в убежище Киприды

Смерть поступает в виде пули измагнолиевых зарослей, попарно.Взрыв выглядит как временная пальма,которую раскачивает бриз.Пустая вилла. Треснувший фронтонсо сценами античной рукопашной.Пылает в море новый Фаэтон,с гораздо меньшим грохотом упавший.И в позах для рекламного плакатана гальке, раскаленной добела,маячат неподвижные тела,оставшись загорать после заката.21 июля 1974

«Барбизон Террас»

Небольшая

дешевая гостиница в Вашингтоне.Постояльцы храпят, не снимая на ночьчерных очков, чтоб не видеть снов.Портье с плечами тяжелоатлеталистает книгу жильцов, любуясьвнутренностями Троянского подержанного коня.Шелест кизилового кустаоглушает сидящего на верандечеловека в коричневом. Кровь в вискахстучит, как не принятое никеми вернувшееся восвояси морзе.Небо похоже на столпотворение генералов.Если когда-нибудь позабудешьсумму углов треугольника или площадьв заколдованном круге, вернись сюда:амальгама зеркала в ванной прячетсильно сдобренный милой кириллицей волапюки совершенно секретную мысль о смерти.1974

20 сонетов к Марии Стюарт

I

Мари, шотландцы все-таки скоты.В каком колене клетчатого кланапредвиделось, что двинешься с экранаи оживишь, как статуя, сады?И Люксембургский, в частности? Сюдызабрел я как-то после ресторанавзглянуть глазами старого баранана новые ворота и пруды.Где встретил Вас. И в силу этой встречи,и так как "все былое ожилов отжившем сердце", в старое жерловложив заряд классической картечи,я трачу, что осталось в русской речина Ваш анфас и матовые плечи.

II

В конце большой войны не на живот,когда что было, жарили без сала,Мари, я видел мальчиком, как СараЛеандр шла топ-топ на эшафот.Меч палача, как ты бы не сказала,приравнивает к полу небосвод(см. светило, вставшее из вод).Мы вышли все на свет из кинозала,но нечто нас в час сумерек зоветназад, в «Спартак», в чьей плюшевой утробеприятнее, чем вечером в Европе.Там снимки звезд, там главная – брюнет,там две картины, очередь на обе.И лишнего билета нет.

III

Земной свой путь пройдя до середины,я, заявившись в Люксембургский сад,смотрю на затвердевшие сединымыслителей, письменников; и взад-вперед гуляют дамы, господины,жандарм синеет в зелени, усат,фонтан мурлычит, дети голосят,и обратиться не к кому с «иди на».И ты, Мари, не покладая рук,стоишь в гирлянде каменных подруг -французских королев во время оно -безмолвно, с воробьем на голове.Сад выглядит, как помесь Пантеонасо знаменитой «Завтрак на траве».

IV

Красавица, которую я позжелюбил сильней, чем Босуэла – ты,с тобой имела общие черты(шепчу автоматически «о, Боже»,их вспоминая) внешние. Мы тожесчастливой не составили четы.Она ушла куда-то в макинтоше.Во избежанье роковой черты,я пересек другую – горизонта,чье лезвие, Мари, острей ножа.Над этой вещью голову держа,не кислорода ради, но азота,бурлящего в раздувшемся зобу,гортань... того... благодарит судьбу.

V

Число твоих любовников, Мари,превысило собою цифру три,четыре, десять, двадцать, двадцать пять.Нет для короны большего урона,чем с кем-нибудь случайно переспать.(Вот почему обречена корона;республика же может устоять,как некая античная колонна).И с этой точки зренья ни на пядьне сдвинете шотландского барона.Твоим шотландцам было не понять,чем койка отличается от трона.В своем столетьи белая ворона,для современников была ты блядь.