Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый

Ларри Ян Леопольдович

— Сытый народ!

— Н-да, брат. Но я скажу, и там будет советская власть.

— Будет.

— А почему будет?

— Везде должна быть.

— Правильно. Но в Америке раньше всех будет. Я тебе скажу почему.

— Был, что ли, там?

— Хотя не был, но встречал человека, приехавшего оттуда. Все, говорит, хорошо, а только, говорит, уехать пришлось. Техника замучала. Видишь ты, американцы эти где надо и не надо машины приспособляют вместо человека. А как машину поставят — с фабрики тысячу долой. Дешевле

машиной-то. Ну, и такие, брат, у них заводы, что сидит себе один сам хозяин, да и управляется со всем. Ну, может, дочка там поможет или супруга сменит, а рабочему, выходит, в кулак свисти. И я себе думаю так: куда ж рабочему податься? Милиены ведь. Ну и разобьют все.

— Это в два счета. Как ни крутись, а дальше советской власти не уйдешь. Это ты верно говоришь.

— А есть такой народ: албанцы, — сплевывает Евдоха. — Очень меня интересует ихняя жизнь… Судя по всему — небольшой народ, а, видать, угнетенный со всех концов. А ведь хватило бы и для албанцев в Расеи… Не знаю я их, а почему-то жалко. Слово-то какое-то: албанцы?! Жалостливое слово!

— Про албанцев не слыхал. Итальянцы существуют. Это наверняка знаю. Персы еще есть в жарких странах. Турки проживают где-то…

— Большая планида наша! — вздыхает Евдоха. Нагнувшись, он подправляет путлище и говорит: — А ведь пошевели попробуй, так тебе и буржуя и пролетария в два счета представят. Ты как думаешь: мировая революция будет?

— Да должна бы быть!

— Не дождусь я ее, — говорит Евдоха, — а без мировой пропадем, смотри… Я вот сон видел замечательный. Сплю это я и вижу: все народы поднялись в одно — и немцы, и американцы, и албанцы. И живем все дружно, как одна семья. И я работаю, и все работают. И нет ни войны, ни войска, ни границ, а народ ходит сытый, чисто одетый.

— Врешь! — кричит, наезжая, Волков. — Не видал ты этого сна.

— Хоть и вру. А тебе что за болезнь?

— Не может такого присниться!

— Думать начнешь — непременно приснится. Да ты, Волков, не суйся, куда не просят!

— Брехун ты большой! Не люблю я, когда брехать начинают.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай. Я сон-то к чему рассказываю?.. Забота у меня появилась.

— Какая такая у тебя забота?

— Забота какая? А вот будет мировая революция? Прекрасно! А куда же мировую буржуазию девать? Ну-ка?

Конь Евдохи споткнулся.

— Ишь, черт! — захохотал Евдоха. — Аж кобыле икается с моих слов. Значит, не за горами дело.

— А ты ее куда бы дел?

— Я-то? А я уж придумал. Детей, безусловно, отобрать надо — это первое. И воспитать на трудящийся лад. Без фыков-брыков.

Выбросив ноги из стремян, Евдоха потягивается.

— А саму мировую буржуазию поставил бы я, братцы, на отработку. Пускай вину загладят перед народами. Работать бы заставил. Вот куда!

— Так тебе и согласятся буржуи!

— У меня согласились бы! У меня

с ними разговор короткий. Шебаршить стали бы, так, будьте любезны, в ящик сыграть! Буржуй он кто? Буржуй есть самый презренный гад. Буржуя я за человека не считаю. Так… вонь одна. Ну, собрал бы я этих буржуев.

— Брось… Смотри, братва! Смотри, что делается!

Кочегар, привстав в стременах, махнул нагайкой в сторону дозоров.

— Тр-р-р…

Мы остановились.

По солнечной степи скакали к нам дозорные, размахивая нестерпимо сверкающими клинками.

— Чехи!

От колонны оторвался военрук. Пришпорив коня, он взбил желтое облако пыли и галопом помчался в сторону дозорных.

* * *

На гребне вала показались крохотные, точно игрушечные, фигурки. Они расходились вправо и влево, вытягиваясь в ровную цепь. Из-за вала вышла густая колонна и, дрогнув, расползлась серой, широкой лентой.

— Вон они! — закричал кто-то.

Волков закрутился на коне, поднял обвисшую нагайку.

— Гляди, братва, и с этой стороны!

Прямо на нас двигались уже развернутые цепи, с бегающими позади суетливыми фигурками. В облаках пыли вдали скакало несколько всадников.

Из-под ног рванулся ветер. Дым и пыль затянули горизонт желтой мглой.

— Еще, еще! — беспокойно завертел головой Агеев, указывая рукой на запад.

С холмов спускалась ровная цепь. Нас окружали с трех сторон.

— Набралось сколько! — выругался железнодорожник, горяча коня.

Мы стояли, точно парализованные, тараща глаза на чехов.

Вдруг кто-то закричал жутким, звенящим голосом:

— Командиры! Чего же вы смотрите?

В крике звенела смертная тоска. Так человек, тонущий на льдине пустынной реки, кричит, погружаясь в ледяную воду. Над головами засвистела шрапнель.

— Дз-а-ан!

Мы бросились бежать Взметая пыль, помчались грохочущие двуколки. Красногвардейцы, встав во весь рост, яростно нахлестывали лошадей вожжами.

— Д-з-з-з-у! Ба-а-анг!

Разбрасывая глыбы земли и глины, впереди взорвалась граната.

Толкаясь, сшибая друг друга, пехота беспорядочной толпой побежала к лесу, на ходу заряжая винтовки.

— Ж-ж-ж…

— Ба-а-анг!

Наперерез бегущей пехоте помчался Акулов.

— Стой!

Дыбя коня, он орал, матерился, пытаясь остановить бегущих. Бешеная пена хлестала у него изо рта, тяжелые, налитые кровью глаза бесновались в орбитах. Потрясая маузером, он клонился с коня, бил маузером бегущих.

— Банда!.. Перестреляю!..

Бледные, запыхавшиеся красногвардейцы остановились. Не глядя на затворы, они засовывали торопливыми руками обоймы и не целясь, быстро, спеша и волнуясь, стреляли в молчаливо наступающие цепи. Матерщинничая, побежали куда-то вбок пулеметчики, волоча за собой подпрыгивающий на буграх пулемет.