Я провожал медлительный поток.Я шел по берегу, не отставая…Мне думалось — ну вот, и я потекТуда, за небосклон, до края…Как время, как река, как речь —Земное усыпительное слово —О, как отрадно было — в мире течьСредь мира сонного, полуживого…Звезда какая-то, других светлей,Упала в воду и плыла за мною…Ей тоже, верно, надоело ейВысокое предательство покоя.Но, Господи, ужель всему предел,Предел всему — отпущенные силы?..Я так устал! И я отстал и селНа камень теплый, неподвижный, милый…Мне захотелось снова, как всегда,Быть в созерцании неторопливом…А там, в воде остановясь, звездаСочувственно со мной заговорила…
74
Я
провожал медлительный поток. В СэБЛ датировано 23/VI <19>28.
Избирает он путь особый,Умудряется, наконец,Он, старый жулик трущобы,Плавить олово и свинец…Вычеканивает монету —Золото, серебро…И пускает ее по свету,Наживает свое добро.Глупый жулик, ты отуманен.Ожидаешь напрасно мзду…Золоту — проба о камень,Как любви — о беду.Тупо стукнет твоя монетаВ обвинительный оселок…Так в поэме у лже-поэтаТупозвучна неправда строк.
75
Фальшивомонетчик. В СэБЛ датировано 23/III <19>29.
Бывает, ночью грозовой,Средь рокотанья громовогоКакой-то голос надо мнойПроизнесет глухое слово.И, не докончив, улетит…И вот среди ночного бденьяДуша взволнованно хранитЕе коснувшееся пенье.Ей радость новая дана,Небес прислужнице опальной…И возрождается онаДля святости первоначальной.
76
Бывает, ночью грозовой. В СэБЛ датировано 12/X <19>28. Мать Луцкого — Клара (Хая) Самойловна Луцкая (урожд. Гассох, 1872–1962). Возможным поэтическим импульсом этого стихотворения является «Душа грустит о небесах…» (1919) С. Есенина, к которому Луцкий питал устойчивую творческую симпатию.
Мы зреем скупо, холодеяНа неуступчивой земле…Высокая Твоя затеяТебе подобия — во мгле…Мир неустойчив, груб и страшен —Вверху — зенит, внизу — надир…С высокомерных наших башенКак жутко видеть этот мир!В ногах свинец, но рвутся в небоПустые головы людей,И от евангельского хлебаДуше и горше и светлей…И мы в игре Твоей жестокойТо Ванькой-Встанькой — наповал,То подымаем вдруг высокоЛица румяного овал…Так в гармоничном этом строе,Качаясь вверх, шатаясь вниз,Сплетает бытие двойноеЗемную тень с крылами риз…
77
Мы зреем скупо, холодея. В СэБЛ датировано 24/X <19>28. Надир — точка, оппозиционная зениту (ту же оппозицию надира и зенита см. в стихах других эмигрантских поэтов — «На мраморе среди зеленых вод…» Б. Поплавского: «Сошло в надир созвездие живых» (сб. «В венке из воска», 1938), «Городской пейзаж» Евгения Кискевича: «В зените тучи дыбятся гурьбою,/ В надире — двор булыжный», («Современные Записки», 1938, LXVII, стр. 154) или «Пейзаж» (1948) Е. Рубисовой: «На земле осколки стекла, как звезды./ Весь в алмазах, блещет пустырь./ Две реки, неразлучные сестры — / Дни и Ночи — текут в надир»). Евангельский хлеб — судя по контексту, имеется в виду ответ Христа дьяволу: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящих из уст Божиих» (Матф. 4:4), хотя выражение это не является собственно евангельским, см.: Втор.8:3; отзвук той же библейской сентенции слышится в стихотворении Луцкого «Уходят лучшие… И с каждым днем…»: «Как не сказать Творцу — благодарю — / Душа живет, и не мечтой о хлебе». Бытие двойное — реминисценция из «О вещая душа моя…» (1855) Ф. Тютчева.
На грани скал волна бежит,На скалах человек сидит,Мечту лаская об улове,Он сети держит наготове…О, злополучный рыболов…О, рыболов, туда не надо,Уйди, покуда сердце радо,Беги, беги, иль будет худо…Там, под водой, — такое чудо…Невесел будет твой улов…Там, у скалы, на дне прохладном,Пугая рыб оскалом жадным,Уродство жалкое лежит,Живому гибелью грозит.Напоминанием о смерти …Там для другого место лова —Для трупа старика благого…Вот он на лодочке плывет,Кривя свой опустевший рот.И веслами над миром чертит…Там труд ему, а не забава…Лишь он искать имеет правоСвою потерю, свой предмет,Которому названья нет,Которому, ах, нет названья…Как по воде он шарит палкойВнимательно, с улыбкой жалкой…Беззуб, беззлобен, как он свят…Глаза растерянно горятОгнем любви и состраданья…Что шепчет он? Не слышно слов…Уйди оттуда, рыболов…
78
Подводный
оскал. В СэБЛ датировано 10/XII <19>27. Возможно, сюжет стихотворения подсказан пушкинской «Русалкой»: поиски стариком-отцом утонувшей дочери.
Боюсь, что не осилю мукиИ отойду туда — на край…И мне архангел близорукийУкажет по ошибке рай…И бедная моя, скупая,Тяжелодумная мояДуша, порог переступая,И не решась, и не дойдя,Холодные увидит сводыИ тот безветренный покой,Где окрыленные уродыНебесной тешатся игрой…И отшатнется от чертогаОна. Назад — в ту ночь, в тот день…Так даже на обитель БогаЗемля отбрасывает тень…
79
Боюсь, что не осилю муки. Впервые: З, 1928, № 1, стр. 40 (без посвящения). В СэБЛ датировано 1927. В черновых вариантах (АБЛ) имеются разночтения: два последних стиха первой строфы: «Не спев положенные звуки,/ Не крикнув горького прощай»; начало последней строфы: «И отвернется от порога/ Она — туда, в ту ночь, в тот день». Судя по всему, стихотворение корреспондирует (трудно сказать, как ответное или же как инициирующее) с посвященным Луцкому стихотворением В.Л. Андреева «Тише смерти, тише жизни…» (сб. «Недуг бытия», 1928).
Творцы искусств и гении науки,Избранники среди земных племен,Вы прожили положенные муки,Вам — в памяти народной Пантеон…Но есть другой… Он страшен меж домами.Туда я шел, подавлен и смущен…К бессмертью путь, он выложен торцамиИ газовой горелкой освещен.
80
Творцы искусств и гении науки. В СэБЛ датировано 2/X <19>28.
Такая грусть… И, подпирая бровьОчки — свинцом на переносице.Ах, отчего так велика любовь,А о любви мне петь не хочется?..Ах, отчего, когда цветет сиреньИ ты нежна, мне вспоминаетсяУбогий край, разрушенный плетеньИ речка, где печаль купается…
81
Такая грусть… И, подпирая бровь. В СэБЛ датировано 15/IX <19>25. Л.Л. — смотри комментарий к стихотворению «Перед статуей».
Облака на полночном небе,Проплывающие не спеша,Безобразные, как амебы,Темные, как душа…Медленно, постепенноНарастает сдержанный гром,Полыхает звезда вселеннойРазрушающимся зрачком…О, природа, в огромном боеОбескровлен тобой Орфей.Видит прорубь над головою,Чует пропасть в душе своей…
Мне снилось — обезглавленНа плахе я лежал,Был от меня избавленВеселый карнавал.Сидел палач у телаИ трубочкой дымил,А голова синелаНа острие перил.Так было это странно —Глядела голова…И рот, раскрытый раной,Отцеживал слова…Бессмысленно и тупоГлядел тяжелый взорИ видел руки трупа,И плечи, и топор.И видел Арлекинов,Пьерро и Коломбин,Китайских мандариновИспанских балерин.Меня веселый малыйОсыпал конфетти,Под женской маской алойПослышалось: «Прости»…Тогда (о, чудо это!)Труп ожил и воссталИ голову поэтаК своей груди прижал.И медленно от плахиСошел между перил.Палач застыл и в страхеТабак свой уронил…И важно, и степенноМой труп затанцевал…Все сущее — нетленно…Я открываю бал.Ведь это имениныПоследние, друзья…Пьерро и Коломбины,Танцуйте вкруг меня…И площадь шелестела —«Прости, прости, забудь»…А голова синелаИ целовала грудь…
83
Мне снилось — обезглавлен. В СэБЛ датировано 11/IX <19>25. Стихотворение написано в ритме, имплицирующем «Нюрнбергского палача» (1907) Ф. Сологуба. Ср. с той же темой отрубленной головы в стихотворении И. Одоевцевой «Вот палач отрубил мне голову…» (1949), в котором, как и у Луцкого, одним из центральных образов является праздничный бал.