Сочинения

Луцкий Семен Абрамович

Время («Живая сущность бытия…») [93]

Живая сущность бытия, О, ты — без имени, без рода… Когда бы не было тебя, То, верно, не было б природы. Течешь ли по одной прямой Иль по орбите круг свершаешь — Ты кровью вечно-молодой Вселенной сердце омываешь. И сердце бьется и горит, И солнце всходит и заходит… Идет к могиле Гераклит И часики свои заводит. Когда ж часов разорван строй — Самостоятельность какая! — Они текут — волна с волной, Волна волну не догоняя. О берег твердый никогда Не разлетаясь белой пеной — Неисчерпаема вода, Распущенная по вселенной… И, может быть, себя мутя, Я о тебе глаголю всуе, А ты — лишь призрак бытия, Которого не существует… И, потрясен до глубины, Я

утешаюсь простотою: — Мне тайны все обнажены. — Движенья нет и нет покоя. Нет никого и ничего, Душе неможно воплотиться… Ей плыть средь моря твоего Не мертвой, не рожденной птицей… …О, время, в свете и во мгле Тебе — текучесть, мне — сомненье… Я знаю — снишься ты земле, Я знаю — ты мое терпенье…

93

Время. В СэБЛ датировано 22/IV <19>29.

«По улице торжественно и жалко…» [94]

По улице торжественно и жалко Текла густая человечья речь, Спешил фонарщик с огоньком на палке, Чтоб хоть какой-нибудь огонь зажечь. Бродили люди суетно, тревожно И ангелов толкали впопыхах… И крикнуть мне хотелось: «Осторожно!..» И слово умирало на устах… Я чувствовал, как, мир переполняя, Дыханьем вечности был близок Бог… Он звал меня, мой дух опустошая, А я молчал и отвечать не мог. Моя душа, вкусив земного знанья Горчайший плод, томилась в пустоте Надеждой на иное процветанье Воспоминанием о небытье.

94

По улице торжественно и жалко. В СэБЛ датировано 23/V <19>26.

«О, лира…Сброшенная роком…» [95]

О, лира…Сброшенная роком В полузвериные леса, В уединении высоком Как рвешься ты на небеса!.. И в темные, лихие зимы Все о растраченной весне Ты видишь сон неутолимый, Ты плачешь, ты поешь во сне… И человек, тяжелодумом Не огрубевший в ремесле, Встревожен этим струнным шумом, — Таким несвойственным земле.

95

О, лира… Сброшенная роком. В СэБЛ датировано 20/III <19>29.

«С ума схожу и в ум вхожу…» [96]

С ума схожу и в ум вхожу, Как в опустевший дом, Но ничего не нахожу Под серым потолком… Лишь в паутине надо мной Жужжанье бедных мух… — Анатомический покой Для потерявших слух. Да люстра грузная висит, Как полумертвый спрут… Еще как будто бы грозит И щупальцы живут…

96

С ума схожу и в ум вхожу. В СэБЛ датировано 8/XII <19>28.

«Ты напрасно размышляешь много…» [97]

Ты напрасно размышляешь много, Гулкая, пустая голова, Ведь слова идут всегда от Бога — Неправдоподобные слова… Ведь они текут рекой незримой, Не впадая в океан земли, Мимо жизни и соблазна мимо Пронося слепые корабли. Тяжесть мира, камень преткновенья Омывает легкая вода… Сохрани же только слух и зренье И не думай больше никогда…

97

Ты напрасно размышляешь много. Включено в: Антология, стр. 196–197. В СэБЛ датировано 23/IV <19>29.

«Как лужа мутная, текущая в канаве…» [98]

Как лужа мутная, текущая в канаве — Свидетельство о туче проливной, Как серый пласт холодноватой лавы — Напоминание, что пламя под ногой… Так, Муза, ты упорным бормотаньем Рассказываешь о большой борьбе, Так, Господи, скупым существованьем Свидетельствую горько о Тебе…

98

* Как лужа мутная, текущая в канаве. Впервые: ВР, 1929, III, стр. 34. В СэБЛ датировано 18/I <19>28. Очевидно, реакцией на этот текст Луцкого является стихотворение В. Л. Андреева «Не наклоняйся над лесным ручьем…» (1934), которое не только обыгрывает его основные образы — «текущей воды» и «отражения» (у Луцкого: «Как лужа мутная, текущая в канаве —/ Свидетельство о туче проливной» — у Андреева: «Ручей течет, и, отражаясь в нем,/ Цветет наш мир, прозрачный и текучий»), но и повторяет его поэтическое заключение: «Так, Господи, скупым существованьем/ Свидетельствую горько о Тебе» — «Быть может, нет тебя: ты только ложь/ И сквозь тебя — бессмертье проступает» (Вадим Андреев. Стихотворения и поэмы. Т. 2. Подготовка теста, составление и примечания Ирины Шевеленко (Berkeley, 1995), стр. 44).

«Мир предо мной, но я пред миром…» [99]

Мир предо мной, но я пред миром С опустошенной головой В двадцатом веке — русским Лиром Стою упрямый и больной. Корделия, дитя мое, не ты ли В снегу лежишь, как лилия бела? Корделия, не для тебя ли были Мои несовершенные дела? Корделия,

любовь моя, навеки… Разлуки этой мне не побороть… Огромный гроб несут пустые руки — В нем жизнь моя, душа моя и плоть.

99

Мир предо мной, но я пред миром. Впервые: BP, 1929, III, стр. 34. В последней строфе, по-видимому, опечатка: «Огромный гроб несут пустые руки» вместо реки, что требуется рифмой (кстати, реки и были в первопубликации). В СэБЛ датировано 1926.

ОДИНОЧЕСТВО (Париж, 1974) [100]

1925–1940

«Вот и небо просыпалось золотом…» [101]

Вот и небо просыпалось золотом, Просыпаются села в цвету, Не пора ль и тебе, моя молодость, Острокрылою петь на лету? Вот и глубь голубиного говора Говорит о любви, о твоей… — Предаваться не здорово норову — У ворот проворчал воробей. Но предчувствием темным томимая, Ты стояла, грустя у окна — И, неверная и нелюбимая, Мимо нас проплывала весна.

100

Одиночество

На появление в печати О отреагировал Ю. Терапиано рецензией в «Русской Мысли» (1974, № 3010, 1 августа, стр. 8–9): «Стихи Семена Луцкого “звучат”, т. е. они певучи, фонетически грамотны, его манера письма — ясная, без какой-либо погони за модой, за «новаторством», его образы хорошо выбраны и проверены, метафоры скромные, но точные.

Семен Луцкий, с первых же своих шагов, примыкает к зарубежному неоклассическому течению, которое восторжествовало в эпоху двадцатых годов, а затем выработало, в тридцатых годах, свое собственное, особое «мироощущение» (стр. 8). Одной из главных тем О критик называет «противоречие между человеческой волей и человеческим знанием, с одной стороны, и темной силой природы — с другой». «Страшная мысль: тайну природы мы познаем после смерти. Страшная мысль, но по-своему замечательная» (стр. 9), — завершает он свою положительно-обтекаемую рецензию (в письме В. Андрееву от 25 августа 1974 г. Луцкий определил ее как благосклонную, хотя и не глубокую критику).

О имеет посвящение: «Памяти моей матери и моей жены».

В ОэБЛ I в качестве стихотворения-эпиграфа рукой поэта вписано «Одиночество» («Четыре стенки… Четыре угла…», напечатано в наст, издании в разделе «Неопубликованные стихи»), а в качестве заключительного «Посидеть бы спокойно…» с датой 3/IV <19>76. В ОэБЛ II перед первым стихотворением «Вот и небо просыпалось золотом…» Луцкий записал по памяти стихотворение 1922 г. Сыграла… Уронила руки.

Сыграла, уронила руки<,> Ушла надолго, замер звук… Но помнят клавиши, в разлуке Прикосновенье {тонких, хрупких} рук… Так ты души моей коснулась Так {повернулась} улыбнулась И — ушла… Забуду ль как душа взметнулась?.. …Поют мои колокола.

101

Вот и небо просыпалось золотом. В ОэБЛ I датировано 4/V <19>25. И в ОэБЛ I и в ОэБЛ II в слове «просыпалось» проставлено ударение, см. письмо Луцкого В.Л. Андрееву от 19 мая 1974 г. Последняя строфа в черновой редакции выглядела иначе:

Но, стыдливо застыв изваянием, Ты стояла Немой у стены, Ожидая, что рухнут создания Невеселой, преступной весны…

«О, если правда, что без цели…» [102]

О, если правда, что без цели Мои мучительные речи, Что с Музой — миру надоели Неутешительные встречи… Что здесь, испепеляя травы, В пар обращая Леты воды, Текут чудовищные сплавы В сталелитейные заводы И огнедышащие печи, Где пламя ада веселится, Жгут обескрыленные плечи, Жгут обездумленные лица — Ну, что ж, развеются сомненья, Я двери наглухо закрою И семиструнную настрою Для одиночного служенья.

102

О, если правда, что без цели. В ОэБЛ I датировано 1928.

Старьевщик («Какой ненужный старый хлам…») [103]

Какой ненужный старый хлам В мешке дырявом за плечами! Зачем влачу — не знаю сам — Грамм золота, а сор пудами. Отец и дед, и прадед мой С таким же точно грузом скудным Бродили в стужу, дождь и зной По тем же весям многолюдным. И щек сухую желтизну, И грубый голос: «вещи, вещи!», И худосочья кривизну, И руки грубые, как клещи, Я перенял от них. И вот Всю жизнь прошел, минуя детство — Веревкой стянут мой живот И за спиной мое наследство. Эй, подавайте всякий сор — Все вынесут тугие плечи… И с дворней со двора на двор Веду торгашеские речи. А ночью, выйдя за порог Моей лачуги захудалой, Я вижу — в небе бродит Бог — С мешком, печальный и усталый.

103

Старьевщик. В ОэБЛ II датировано 1925, в ОэБЛ I — 2/III 1925. Публиковалось в Э (стр. 69) со следующими отличиями: во 2-й строфе: «Бродили в стужу, снег и зной; в 3-й: «И гулкий голос»; в 5-й: «И с миром со двора на двор»; кроме того, в 3 стихотворение не имело графической фигуративности, которую поэт придал ему в О и которая сохранена в наст, издании. Включено в: Антология, стр. 197–198. Надо полагать, что в образе главного героя стихотворения запечатлены черты старьевщика-еврея, каким он нередко представлялся в произведениях еврейских писателей. Ср. лексическое совпадение некоторых портретных деталей в описании старьевщика в повести Д. Айзмана Кровавый разлив (1907): «По несимметричному, хилому телу, по всем жестам Абрама, нерешительным, пугливым, по разбитому, глухому голосу его, было видно, что он много терпел и страдал и что еще в утробе матери он поражен был злым худосочием <у Луцкого: «И худосочья кривизну»>, мешавшим расти и развиваться…» (Д. Айзман. «Кровавый разлив» и другие произведения. Книга первая. Составление, послесловие и примечания М. Вайнштейна (<Иерусалим>, 1991), стр. 29).