Солдаты
Шрифт:
Hи далеко, ни высоко --
Только с милой погулять.
Эту песенку пел он мальчонкой, радуясь, бывало, что под окнами
прокричит пернатая вещунья. "Быть гостям или письму", -- говаривал в таких
случаях отец.
"Неплохо было бы получить письмецо", -- подумал Камушкин.
Он вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и опустился на
подушку.
Из сортировочной доносились стоны раненых. Чей-то умоляющий голос все
время просил:
– -
– - Потерпи, родной, сейчас все кончится, потерпи,-- успокаивал уже
знакомый разведчикам девичий голос.
– - Бинт-то присох... ой-ой-ой... не могу я...
– - Ты же не ребенок, а солдат. Потерпи, -- строго звучал голос сестры.
Боец умолк.
В лесу, где размещался медсанбат, стоял размеренно-неторопливый гомон.
Здесь, кроме резервных частей, располагались также все хозяйственные
подразделения дивизии, ружейные мастерские, склады боеприпасов, ветеринарные
пункты. Слышалось тарахтение повозок, ржание лошадей, говор и незлобивая
брань повозочных, кладовщиков, артиллерийских и ружейных мастеров, писарей
– - всей этой хлопотливой тыловой братии, проводившей дни и ночи в
беспокойных заботах. Труд этих, по преимуществу уже пожилых людей, как и
труд тех миллионов, что находились в глубоком тылу, проводя бессонные ночи у
станков и на полях, поглощался прожорливым и нетерпеливым едоком -- передним
краем фронта.
Над темно-зеленым ковром леса в безбрежной синеве разгуливали
патрулирующие "ястребки" да прокладывали белые небесные шляхи одинокие
самолеты-разведчики.
Раненый в сортировочной молчал.
– - Терпит, -- Камушкин заворочался на койке. -- А ведь совсем
мальчишка. Я видел, как его несли на носилках... Терпит парень. До войны
небось от занозы ревел. А сейчас!.. И откуда у людей сила берется, терпение
такое? Словно бы на огне каждого подержали!
– - На огне и есть, -- сказал Пинчук.
Камушкин вдруг снова поднялся на локтях, заговорил мечтательно:
– - Знаете, ребята, о чем я думаю?
– - Знаем, Вася. Ты думаешь удрать из медсанбата к нам поскорее.
Одобряю!
– - без малейшего сомнения заявил Ванин.
– - Конечно. Но не только об этом я думал. Мне бы вот подучиться
хорошенько, -- люблю я рисовать, -- и написать такую картину, чтобы вот тот,
– - Камушкин показал в сторону палатки, где еще недавно стонал раненый,--
чтобы такие, как он, встали в ней во весь свой рост -- большие, сильные,
красивые!..
Комсорг плотно сдвинул пушистые брови. Тонкие морщинки паутинками
разбежались
чем-то думая. Потом поднял веки и, возбуждаясь и удивляя разведчиков, стал
рассказывать им о великих художниках, чьи кисти перенесли на полотна жизнь
во всем ее прекрасном и трагическом. Камушкин радовался, как ребенок, видя,
что его внимательно слушают. Особенно воодушевился Аким. Споря и перебивая
друг друга, они стали говорить о замечательных русских и европейских
живописцах. При этом Шахаев успел заметить, что Акиму больше нравились
Левитан, Перов, Саврасов, из советских -- Сергей Герасимов; Камушкину --
Репин, Верещагин, из современных -- художники студии имени Грекова, куда в
тайнике души он и сам мечтал попасть после войны.
Аким снова поразил Сеньку своими познаниями.
"Когда это он всего нахватался?" -- подумал Сенька с легкой,
несвойственной ему грустью, искренне завидуя товарищу.
Где-то за лесом туго встряхнул землю тяжелый снаряд. Листья деревьев
испуганно зашептали, зашелестели, сорока вспорхнула и замелькала между
стволами, оглашая урочище оголтелым криком. В палатке задрожало целлулоидное
оконце. Под ногами разведчиков глухо прогудело.
Камушкин умолк, уронив голову на подушку, будто этот снаряд вернул его
к суровой действительности.
Аким посмотрел на комсорга, на других разведчиков. "Все они учились в
советской школе", -- подумал он, и от этой неожиданной мысли ему стало очень
приятно.
Попрощавшись с Камушкиным, разведчики вышли из палатки. Сенька о чем-то
тихо попросил Шахаева. Тот кивнул головой. Саратовец с независимым и деланно
спокойным выражением лица замедлил шаг и завернул влево, на лесную тропу.
– - Привет ей от нас передавай!..
– - крикнул ему вдогонку Алеша Мальцев
с явным намерением смутить отчаянного ухажера.
"Я вот тебе передам!" -- мысленно погрозил ему Сенька, недовольный тем,
что друзья разгадали его намерение.
Круто повернувшись, Сенька прибавил шагу, направляясь к полевой почте.
Недалеко от палатки, в которой лежал Камушкин, под старым, обшарпанным
дубом, обмахивались куцыми хвостами Кузьмичовы лошади. Их хозяин сидел на
спиленном дереве и мирно беседовал с пожилым повозочным. Колечки сизого
дымка струились из-под усов обоих собеседников и вились над их головами
вместе с тучей мелкой назойливой мошкары.
– - Вот я и говорю,-- неторопливо, с крестьянской степенностью продолжал