Солдаты
Шрифт:
внутреннего ликования.
– - А "катюш"-то, "катюш"-то сколько!..
Над колоннами бреющим полетом проносились эскадрильи штурмовиков. Под
ними, по взлохмаченной, пыльной земле, новые грузовики тянули за собой новые
орудия, тягачи волокли сверхмощные, на гусеничных установках, гаубицы.
Машины с мотопехотой едва поспевали за танками. Над всей этой массой войск
повисали реденькие черные шапки от бризантных разрывов. Кое-где немецкие
снаряды
Острая боль, вызванная гибелью товарища, смешалась в груди разведчиков
с другим большим чувством. Всем им хотелось бежать вперед, вслед за лавиной
наших войск, прорвавшихся через оборону врага. В прорыв, по-видимому, были
введены огромные массы свежих войск. Теперь разведчики могли оставить
курган: он уже не угрожал наступающим.
Разведчики сбежали вниз, к дороге, по которой двигались части. И вдруг
заметили батарею старшего лейтенанта Гунько. Запыленный, смуглый, с ликующим
блеском в желтоватых глазах, офицер подбежал к разведчикам.
– - Вот видите, -- показал он на новые пушки, прицепленные к машинам.
– -
Жива моя батарея! А вы говорили!..
– - Да никто вам ничего не говорил, -- возразил Забаров, пожимая руку
офицера. -- Конечно, жива. Скажи, пожалуйста, откуда такая масса наших
войск? После таких боев у Донца -- и вдруг!..
Гунько удивился:
– - Разве вы еще не знаете? Целый фронт, оказывается, в тылу в запасе
стоял. Понимаешь?
– - Фронт?
– - Степной фронт!.. О котором немцы и не подозревали. Был заранее
сформирован. Вот его и ввели сейчас в наступление.
На сдвинутом запыленном лафете, свесив ноги, сидел тот маленький
пехотинец, которого в первый день немецкого наступления остановил у Донца
Гунько и который после 5 июля уже не мог расстаться с артиллеристами. С
разрешения командования Гунько оставил его в своей батарее. Чумазая
физиономия бывшего пехотинца сияла великолепнейшей, довольной улыбкой.
– - Оттопал, значит?
– - узнал его Сенька Ванин.
– - Оттопал. За меня старший лейтенант перед самим генералом хлопотал!
– - похвастался бывший пехотинец.
– - Еще бы. Такой богатырь!.. -- хитро сощуренные глаза разведчика
прощупывали маленькую фигуру солдата.
– - А ты кто такой?
– - поняв насмешку, сердито спросил новоиспеченный
артиллерист.
– - Я-то? -- проговорил Сенька нарочно по-вятски.
– - Я самый главный
начальник. Главнее меня нет... Вот разве только ты, потому как все же едешь,
а мне приходится ножками топать. Закурить у тебя нет?
– -
– - сказал боец, подавая Сеньке скуповатую щепоть.
– - А что командир-то ваш такой мрачный?
– - осведомился он, показывая на
Забарова.
– - Разведчик у нас один погиб сегодня. Хороший такой парняга, --
закуривая, тихо сообщил Ванин.
Мальцева хоронили в полдень. Кузьмин сколотил из досок, для какой-то
надобности лежавших у него на дне повозки, гроб. Алешу положили в него в
маскхалате. Забаров поднял гроб на плечо и понес к кургану. За ним, опустив
головы, молчаливой и угрюмой чередой шли разведчики, вся небольшая рота. Так
на Руси хоронят маленьких детей: впереди, с гробом, идет отец, а за ним тихо
плетется опечаленная семья...
Гроб поставили у края свежей могилы, выкопанной Акимом и Пинчуком.
Шахаев рывком стянул с головы пилотку. Солнечный луч запылал в его тронутых
серебристой сединой волосах. Парторг долго не мог ничего сказать, сдавленный
волнением. Притихшие разведчики ждали.
– - Прощай, Алеша, -- просто начал он, склонив над гробом свою большую
круглую голову.-- Прощай, наш маленький садовник!.. Мы никогда не забудем
тебя. Закончим войну, вырастим огромный сад... и поставим в нем тебе большой
памятник. И будешь ты вечно живой, наш боевой друг!.. Прощай, Алеша. Когда
вернусь домой, в свою Бурят-Монголию, пройду по всем аймакам и расскажу о
тебе... какой ты был герой!
Под троекратный треск салюта гроб опустили в могилу. По русскому обычаю
бросили на него по горсти земли. Потом быстро заработали лопатами. Вырос
небольшой свежий холмик. Разведчики еще долго не уходили с кургана. Они
стояли без пилоток, всматриваясь в даль, туда, на запад, куда устремлялись
наши войска. Над всем этим потоком, чуть опережая его, уходили на запад,
очищая небо, обрывки растрепанных и угрюмых туч.
Разведчики сошли вниз, еще раз оглянулись на древнего великана.
– - Храни, родимый!..
– - вырвалось у Акима.
Он задумался. Прошумят над курганом годы. Овеянный ветрами, обожженный
горячим степным солнцем, еще больше поседеет свидетель великих событий; но
останется, должен остаться, на его вершине маленький холмик, который --
пройдет десяток лет -- покроется струящимся светлым ковылем и будет светить,
как маяк кораблю, случайным путникам...
Аким надел пилотку, быстро пошел на запад, догоняя товарищей.
В один из жарких августовских дней перед самым Харьковом, где дивизия