Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны

Лухманов Дмитрий Афанасьевич

Нам предстало чрезвычайно интересное зрелище. Хотелось видеть все, и прямо разбегались глаза. Знаменитейшие яхты «Шемрок 4-й» и «Британия», в сопровождении еще трех каких-то таких же больших яхт с мачтами системы Маркони, не уступавшими, пожалуй, по высоте мачтам «Товарища», с громадными, молочно-белыми, плоскими, как доска, парусами, только что снялись со старта и начинали гонку. Дальше, слева, под самым Коусом, за королевской яхтой, виднелась громадная яхта богатейшего пивовара Басса, переделанная из коммерческого клипера, с вооружением трехмачтового барка. За ней высились стройные мачты шхуны «Атлантик», побившей рекорд на гонках через Атлантический океан. Со всех сторон навстречу нам мчались большие и маленькие

моторные катера и яхты. Поравнявшись, мы едва успевали разглядеть веселых, смеющихся, оживленных мужчин и женщин, которые махали нам шляпами, платками, зонтиками.

Мы сближались с королевской яхтой. Буксир повел нас между ней и охранявшим ее громадным броненосным крейсером под флагом полного адмирала. Правее крейсера стояла цепь охраны из минных крейсеров.

В ту минуту, когда мы подходили к королевской яхте, из-за ее кормы выскочил и ловко пристал к правому трапу лакированный моторный катер. У трапа яхты стоял небольшой почетный караул. По трапу стояли офицеры. Из катера вышел и стал подниматься на палубу пожилой человек, немножко сутулый, с почти седой бородой, кругловатым клином, в синем яхтенном пиджаке и белых брюках, в котором мы без труда немедленно признали английского короля. Поднявшись на борт, он облокотился на поручни и стал смотреть на «Товарищ».

Международный обычай требует, чтобы всякое коммерческое судно приветствовало при встрече военное, приспуская кормовой флаг. Поравнявшись с «Викторией» и «Альбертом», мы исполнили этот старозаветный обычай и немедленно получили ответ. Так же быстро ответил нам и английский адмирал, когда мы поравнялись с его кораблем.

Пройдя цепь охранных судов, буксир круто повернул вправо и направился к устью реки Тест, или, вернее, к узкому рукавообразному заливу, в который она впадает и на берегу которого стоит старинный город Саутгемптон, конечный пункт трансатлантических гигантов «Олимпик», «Левиафан», «Мажестик», «Мавритания» и других.

Саутхемптонская гавань тесна. Стоять в ней без определенного дела не разрешается, и за стоянку приходится платить довольно крупную сумму портовых сборов. Поэтому до выяснения вопроса о предстоящем ремонте «Товарища» лоцман поставил нас на якорь против местечка Нетлей, в нескольких милях от города.

Не прошло и десятка минут, как к нам приехали портовые и таможенные власти и, узнав, что наше судно, хотя и не военное, но правительственное, преследует исключительно учебные цели, никаких коммерческих операций в порту производить не собирается и зашло в Саутгемптон исключительно с целью ремонта перед предстоящим дальним плаванием, в полчаса кончили все формальности и разрешили нам свободное сообщение с берегом.

В тот же вечер я уехал по железной дороге в Лондон, отстоящий от Саутгемптона в двух часах пути, где я должен был явиться в наше Полпредство и Торгпредство и условиться с администрацией Аркоса об агентуре в Саутгемптоне, предстоящем ремонте и снабжении «Товарища» и десятке других вопросов, связанных с нашим приходом в Англию.

В Лондоне я остановился в громадном железнодорожном отеле «Грейт Истерн» и в тот же вечер имел удовольствие прочесть в одной из вечерних газет заметку под заголовком: «Странная компания. Королевский штандарт и красный большевистский флаг борт о борт!» Далее в нескольких строчках описывался наш проход между королевской яхтой и адмиральским дредноутом.

В Англии

К обеду в гостинице я опоздал, а перед посадкой на поезд в Саутгемптоне успел съесть только несколько сандвичей с ветчиной и выпить чашку чая. Неудивительно, что после корабельной солонины, галет,

сушеной трески, пирогов с картошкой и тому подобных деликатесов меню парусного корабля моей первой мечтой по приезде в Лондон было как следует пообедать, принять теплую ванну, раздеться и заснуть до утра в мягкой постели, не думая ни о барометре, ни о свистящем в снастях ветре, ни о рвущихся гнилых парусах, ни о течениях, ни о маяках, о чем я беспрерывно думал тридцать один день. Не тридцать один день, а тридцать одни сутки, в течение которых я ни разу не раздевался и не ложился в свою довольно комфортабельную капитанскую койку. Это, конечно, не значит, что я не менял белья и ни разу не заснул, но я спал всегда одетым, на узеньком диванчике, с которого готов был вскочить каждую минуту, и спал не в определенные часы, как это делают люди, живущие на берегу, а урывками и в общей сложности не больше трех-четырех часов в сутки.

Помывшись и переодевшись в штатский костюм, который я захватил с собой, я вышел на улицу и сел в ближайшую «подземку», взяв билет до площади Пикадилли.

Я не знаю более легкого, быстрого и более удобного пути сообщения, чем лондонские подземные железные дороги. Поезда в различных направлениях идут почти беспрерывно, но так как разные линии проходят на разной глубине и каждая линия описывает смыкающийся круг, то столкновение невозможно. Несмотря на большую глубину, на которую вы спускаетесь в громадном лифте, подымающем сразу более ста человек, или по лестнице с подвижными, бегущими вниз ступенями, воздух в подземных галереях безукоризненно свеж. Он не только хорошо вентилируется, но искусственно насыщается озоном. Конец в несколько миль стоит один пенс (4 копейки), и вы пролетаете этот конец в пять-шесть минут. Вагончики электрических поездов «подземки» комфортабельны, покойны и содержатся с педантической чистотой. Масса мелочей предусмотрена в этих поездах; так, например, поезд не может стронуться с места, если хоть одна вагонная дверь не затворена.

Через несколько минут я вышел на станции Пикадилли.

Пикадилли — громадная площадь с каким-то не то памятником, не то фонтаном посредине, в которую втекает несколько лучших улиц центрального Лондона: Ридженд, Шафтсбори, Ковентри, Хаймаркет и Пикадилли. Это самое людное место вечернего Лондона. Здесь сосредоточены лучшие магазины, рестораны, театры, кондитерские. Море электрического света — внизу от дуговых уличных фонарей и громадных витрин магазинов, вверху от бесчисленных реклам.

Эти рекламы поразительны. Большинство из них движется. Тут и кошка, ловящая мышь, и женщина, работающая на пишущей машинке, и качающийся на волнах пароход, и льющееся из бутылки в бокал шампанское, и танцующая балерина, и неизменные пиво и портер Басса, мыло Пирса и трубки Бриар.

На станции «Пикадилли» из поезда, как всегда в это время, вышли почти все пассажиры. Громадный круглый лифт поднял нас наверх, и мы направились к выходу.

Но что это? Площадь Пикадилли темна! Ни одной светящейся рекламы… Магазинные окна освещены маленькими дежурными лампочками… Уличные фонари не горят…

Забастовка углекопов была в разгаре, и… Лондон экономил на электричестве!

Однако по площади и по прилегающим к ней улицам густо валила обычная пестрая, многоязычная толпа.

Я направился в большой ресторан Трокадеро, в котором не раз обедал и ужинал, когда мне пришлось прожить пять месяцев в Лондоне в 1923 году. Ресторан был все тот же. Он был так же набит международной толпой и гудел, как пчелиный улей. Прекрасный оркестр играл на эстраде, которая теперь была превращена в открытую сцену. Но свету было поменьше — не горели большие средние люстры. Громадный общий зал грильрума освещался стенными бра и лампочками под цветными шелковыми абажурами на столах. На сцене шла прелестная маленькая вещица — «Эволюция танца и костюма за последние сто лет».