Солнце больше солнца
Шрифт:
Неделяеву представились суровый человек и перед ним на столе шоколадный с грецкими орехами торт, такой, какой ели с Анютой в летнем ресторане в Челябинске. Москанин чайной ложкой отделил от торта с краю порцию, стал аппетитно кушать. Он был таким, каким помнился: вообразить его старичком восьмидесяти лет на удавалось.
В пытливом раздумье, полагая, что говорит про себя, Неделяев процедил:
– В Москве где-то.
– Скорее, в Подмосковье, в каком-нибудь Солнечногорске, - поправил с видом основательного подхода к вопросу лесничий.
Маркел Николаевич произнёс с завистливой горечью:
– Там-то
99
Он жадно ждал отпуска, чтобы опять поехать с Анютой к сыну. Тот почти дождался отдельной квартиры и принял гостей радующимся хлебосолом, как будто был уже в ней. Лев любил отца. На его предположение, что теперь, наверное, он женится, ответил с шутливой беспечностью: собираюсь, мол. Его навещали две девушки, в разное время, конечно, и Маркел Николаевич силился угадать, которая же станет его снохой. Сыну любопытством не досаждал.
Первым делом он сводил Анюту в ресторан в парке. Шоколадного с грецкими орехами торта на сей раз не оказалось, и был заказан другой - на медовом бисквите. Маркел Николаевич наслаждался и им, и детским восторгом жены, и притом воображал Москанина, который, вкушая торт, кончиком языка слизывает крем и крошки с губ.
Как и в прошлом году, были визиты в магазины, были эскимо, двести грамм у киоска, кино, другие развлечения.
По возвращении же в Савруху узналось - умерла подруга юности Неделяева Ленка, выписанная из сорочинской больницы как безнадёжная. Когда-то председатель ревкома Атьков велел ей пойти за глухого старика Фурсова, перед войной он преставился. Атькова уже давно не было в Саврухе. Ленка сошлась со Смуловым, что заведовал лавкой по приёму утильсырья, на войну он не попал из-за возраста; по мере того как старился, Ленка всё чаще похаживала на сторону, жили же по-прежнему вместе в доме Смулова, в собственный дом она пускала квартирантов, плату делила с сожителем. В свои семьдесят с лишним он схоронил её.
Маркелу Николаевичу рассказали, что на похоронах подруги рыдала Лизка, "одетая хорошо, в жакете новом, но пьянёхонькая". В давнее время выйдя за семнадцатилетнего Сеньку Ушачёва, она жаловалась, что он негоден на перепих, однако у них выросли три дочери. На войне Ушачёв выживал более года, по ранению был комиссован, сейчас страдал почками.
Лизка нет-нет да выпивала и такою вторглась в служебное помещение Неделяева со словами:
– Не укоришь, что я пьяная! Ты сам пьёшь!
Он сидел за своим светло-коричневым массивным с двумя тумбами столом, трезвый в сей час. Ожидая гадости, произнёс с угрожающим бесстрастием:
– По какому вы делу?
Гостья, слегка струхнув, выговорила:
– Есть дело...
Маркел Николаевич сказал тоном повелителя:
– Если нет - выйдите!
Лизка попятилась и вдруг как с привязи сорвалась:
– Я знаю, почему ты пьёшь, тебя совесть заела! Смерть Ильи Обреева на тебе!
"Вон оно что! Кого запомнила на всю жизнь", - подумал Неделяев в отпустившем напряжении, произнёс терпеливо-снисходительно:
– С этим делом попрошу не ко мне. Я не решал.
Лизка смотрела пьяным остановившимся взглядом и, когда Маркел Николаевич встал с угрозой, ушла.
Пришлось ему услышать о прошлом и от Варвары. С ней, стареющей, он, заводя молодых
Неделяев не думал идти на похороны, но всколыхнувшийся страх болезни, мысли о прошлом, свободном от этого страха и потому несказанно счастливом, растрогали так, что он взял под руку Анюту и пошёл. У могилы усердно скорбно кивнул Варваре. Рядом с ней стоял снявший шапку лысеющий мужчина в пальто с каракулевым воротником. Маркел Николаевич узнал своего первого шпика-подростка Гаврюшу, ныне заведующего отделом бузулукского горкома партии.
По дороге с кладбища на поминки брат Варвары полуобнял Неделяева, сказал язвительно-добродушно:
– Слышу здесь, что на винцо развязываешь пупок.
Маркел Николаевич принудил себя к покорности, сказал страдальческим голосом:
– Завяжу.
На поминках встречался взглядом с Варварой, чья чёрная кофта, застёгнутая до горла, не скрывала худобы. Лицо Варвары, сероватое, с втянутыми щеками, казалось, выдавало искреннее горе, хотя она не проливала слёз.
Неделю спустя Маркел Николаевич, возвращаясь домой со службы, с неудовольствием увидел, что у калитки его поджидает Варвара. Мороза не было, она стояла без шапки, повязанная чёрным шерстяным платком. Прижимая ладони с боков к полам полушубка, пошла навстречу Неделяеву:
– Я должна тебе слово сказать!
Интереса к ней он не питал и, не ответив, в досаде остановился. Она заговорила с мрачным пылом:
– Ты видишь, что сталось, как бомбу взорвали! Люди мрут, скотина сдыхает. Оно и нас с тобой ждёт!
Он ощутил на сердце лёд, про себя вскричал: "Понимает!" Она продолжила измученно-воодушевлённо:
– Кара нам будет за наш с тобой блуд! Надо спасение вымаливать, Маркел!
Он словно задохнулся бессилием, пробормотал жалким голосом:
– Не умею я этого.
– Я твою жизнь отмаливать буду!
– произнесла со страстью задушевной клятвы.
– Только ты больше не блуди!
– Да, да!
– проронил он, обошёл её, толкнул калитку, пробежал в дом.
С тех пор подумывал о Варваре благодарно, с искоркой надежды: "Кто знает, может, и поможет". Говорили, что она ест одно постное, ходит за двадцать пять километров в село, где уцелела церковь.
В Саврухе меж тем строили раковый барак. Когда Неделяев слышал, что кого-то отметил рак, и встречал больного или больную на улице, замирало нутро, будто недуг примерялся к нему самому.
Перед весенней распутицей навестив лесничего, узнал: Тютерев скончался в Чкалове. В той же больнице лежит Игумнов.
Днём позже Маркел Николаевич у себя дома почувствовал, что ему трудно глотать. Сосредотачиваясь на ощущениях, установил: пища, пройдя через горло, где-то пониже вызывает боль. "Раковая опухоль!" - ужаснулся он так, что шевельнулись волосы.
Состояние ужаса стало столь невыносимым, что он сказал себе: "Застрелюсь!" Не зная почему, решил прибегнуть к помощи не табельного пистолета, а ТТ-33, который некогда взял себе после уничтожения бандитской шайки. Хранившийся в старом чемодане с барахлом пистолет регулярно извлекался на свет, смазывался.