Солнце над Бабатагом
Шрифт:
Юноша стал подробно рассказывать о случившемся.
Постой, — сказал Петр Дмитриевич, — ты, следовательно, так ему и ответил, что я, мол, не пешка, а человек?
— Да.
— Ловко!.. Хорошо, я разберусь в этом деле, — сказал Седов, помрачнев. — Ты не волнуйся, ты — человек. Да еще какой человек! А сейчас поди пошли ко мне Кондратенко.
Парда ушел.
«Скажи пожалуйста, какие, люди растут! — думал Седов, намыливая щеку. — Всего год тому назад каждый бай им помыкал, а теперь не дает себя в обиду. Хороший малый. А Кастрыко я задам».
— А,
— Порезались, товарищ военком? — участливо спросил подошедший Кондратенко.
— Порежешься с таким народом! — воскликнул с досадой Петр Дмитриевич. Он оторвал кусочек бумаги и, залепив ранку, рассказал Кондратенко о случае с Пардой.
— Его и красноармейцы не любят, — сказал молодой командир. — Слова доброго от него не услышишь. А уж самомнение!..
— Минуточку! У тебя кто прикреплен к Парде?
— Я сам ему помогаю.
— Ты сам? Вот это хорошо. Ну и как он?
— Товарищ военком, вы «же сами знаете: Парда замечательный парень. Честный, правдивый. А способности! За три месяца научился читать и писать.
— Как он на политзанятиях?
— Очень активен…
— Надо его в партию готовить, — сказал Седов, помолчав.
— Конечно! — подхватил Кондратенко. — Я имею это в виду.
— Ну вот и действуй. А когда придет время, я первый дам рекомендацию… Минуточку! Ты сейчас что думаешь делать?
— Во взвод пойду. Мы там помещение оборудуем.
— Вот и великолепно. Вместе и пойдем, я посмотрю.
Петр Дмитриевич убрал бритву и, умывшись, вместе с Кондратенко вышел из комнаты.
Насупив густые брови, Ибрагим-бек молча слушал мирзу Мумина, читавшего послание эмира бухарского.
Тут же в юрте находились курбаши, улемы, ишаны и муллы.
Тусклый свет мерцавшей плошки освещал хмурые борода, тые лица, парчовые, как ризы, цветные халаты и белые чалмы.
— «…А затем радую вас следующим, — читал мир за Мумин, — молитвы наши услышаны: тяжелая артиллерия на слонах, двадцать полков английской кавалерии двинуты к берегам Амударьи. За ними тронемся и мы с главными силами.
Всех славных борцов за ислам награждаем высокими чинами и шлем нашп грамоты и подарки. Его превосходительство, светлейшего мужа, благороднейшего Ибрагим-бека, главнокомандующего Нашими войсками в священной Бухаре, награждаем особо рукописным кораном с нашей надписью и печатью, маузером с ручкой из драгоценных камней, чалмой индусского шелка и штанами английского сукна».
Мирза Мумин помолчал, бросил быстрый взгляд на Ибрагим-бека и, отпив глоток чаю из стоявшей перед ним пиалы, продолжал:
— «До наших ушей донесся ветер слухов, что многие мусульмане покачнулись и перешли на сторону неверных. Беспощадно уничтожайте их, и аллах вас наградит.
Ваше сообщение о помощи Мирзы-Саида, работающего сейчас для нас у красных, принесло нам большую радость. Передайте Мирзе-Саиду грамоту — мы производим его в генералы.
Шлите как можно больше скота и денег.
Амин.
И
Эмир Саид-Алим».
Мирза Мумин кончил читать и, густо покашляв, свернул фирман в трубку.
Ибрагим-бек собрался было сказать что-то, но в эту минуту снаружи донесся быстрый конский топот. Слышно было, как лошадь скакала, четко отбивая три такта.
Стук копыт, рассыпавшись мелкой дробью, замер около юрты. Потом раздались голоса и, откинув сюзане, в юрту вошел Мирза-Саид. Это был маленький вертлявый человечек с собранным в морщины голым, как у кастрата, обезьяньим лицом, за что и получил кличку Маймун. Арестованный в 1922 году по подозрению в принадлежности к группе иттыхадистов, Маймун был освобожден прокурором Касымовым и бежал в Восточную Бухару. Здесь, прикинувшись преданным революции, он проник в Особый отдел по борьбе с басмачами, или «Осбоби-одиль», как называли это учреждение местные жители.
— Насилу приехал, — сказал он после взаимных приветствий. — Начальник гарнизона все сведения требовал, где басмачи. Налаял я ему, как сто кишлачных собак. Сказал, жена, мол, умирает, ну и сюда прискакал.
Маймун поправил чалму и присел на ковер.
— С какими вестями вы прибыли? — спросил Ибрагим-бек, поднимая глаза на него.
— Плохие вести, бек-бобо. Шатаются дехкане. Многие смотрят в сторону красных и дают сведения о наших отрядах.
— Кто эти отступники?
— Их имена мне известны, — сказал Маймун. Он порылся в поясном платке, достал сложенную вчетверо бумагу и, развернув ее, положил перед беком. — Главный из этих отступников — председатель ревкома Юрчи Абду-Фатто, — продолжал Маймун. — Он выступал на прошлом базаре, призывал народ не оказывать помощи нашим отрядам и клеймил нас кличкой «басмачи».
— Это мы слышали, — оказал Ибрагим-бек, помрачнев. — Что еще скажете?
— Абду-Фатто дружит с командиром неверных. Его зовут Лихарев. Он часто ходит в ревком к Абду-Фатто и получает от него сведения о наших отрядах, Абду-Фатто очень опасный для нас человек.
— Надо его уничтожить. Я вырву живым его змеиное сердце!
— Это очень трудно, бек-бобо, — возразил Маймун. — Абду-Фатто живет вблизи гарнизона.
— Ничего, у нас найдутся для этого подходящие люди. Позовите Улугбека.
Сидевший у входа, курбаши Чары-Есаул поднялся и вышел из юрты.
— Ну, что еще скажете? — спросил Ибрагим.
— Жители кишлаков Джар-Тепе и Карлюк отказались дать проводольствие для наших отрядов и прогнали джигитов.
— Вот как! — сказал бек, багровея. Вся кровь хлынула ему в лицо. Он сжал кулаки, словно кого-то душил. — Проклятые собаки! Они за это заплатят! Против эмира, богом поставленного?! Ну хорошо, я залью кровью Сурхан, но заставлю их подчиниться?
— Бек, разрешите мне высказать свое мнение? — спросил человек в желтой чалме. Он подвинулся к огню, и тогда стало видно его почти бронзовое от загара лицо с мощной челюстью.