Соломенное сердце
Шрифт:
Поля кивнула, сосредоточившись на жареной тыкве. Звон-перезвон-звон, тишина. Интересно, он там совсем нагишом или хоть набедренную повязку тетки в сарафанах ему оставили?
— Или эти монетки нужны для того, — шепнул Даня, снова обнимая ее сзади, — чтобы невеста побыстрее раздела жениха.
Она подумала и решила, что в этом есть смысл.
Не оставили Дане никакой повязки.
Глава 24
Поля оказалась права: в любви с мужчиной не было ничего особенно трудного. А было —
Были поцелуи — много. Совсем не те, что два прежних. Поля представляла себе знойный полдень, колодец с ледяной водой — и как после изматывающей жажды ты пьешь и пьешь, и не можешь напиться.
Было даже немного боли, но она же решила любить и страдать, так что не очень-то удивилась. Не зря мертвая хозяйка ее оберегала: мужчины ранят, такова природа вещей.
А потом пришло ощущение: она больше не одна. Удивительное чувство слияния, как будто Даня стал очень близким, ближе некуда, дальше только кости. И это перетрясло Полю, ее соломенное сердце набухло, потяжелело, напиталось кровью.
Расширенными зрачками она ловила выражения Даниного лица, капельки пота над его губой, они падали ей на кожу, обжигали. Он растерял всю дурашливость, всю улыбчивость, казался таким серьезным, таким красивым и пронзительно молодым, что его хотелось утешить. И Поля утешала, гладила по узкой спине, убирала волосы со лба, целовала, целовала.
Ночь не заканчивалась. В пещеру не попадало солнечного света, и время перестало отсчитывать часы и минуты. Они спускались по скользким камням в горячие источники, пар оседал на волосах неуловимым запахом тины. Ели и спали, перепутываясь руками и ногами, мало разговаривали, боясь нарушить ранимую хрупкость происходящего. Подолгу вглядывались друг в друга, удивленные тем, как же так вышло. Был Даня, который шнырял по всему свету, избегая знакомиться с другими всерьез и надолго. Была Поля, которой в целом жилось неплохо, потому что она ни в ком и ни в чем не нуждалась. А потом беззаботная и даже безответственная идея привела их сюда — и, наверное, все изменилось навсегда. Не могло не измениться.
Но пришли женщины в зеленых сарафанах и сообщили, что их время истекло. Пора на выход.
В мире был рассвет. Даня прищурился, ослепнув даже в этом сером мареве, поежился от прохлады, повернулся к Поле, чтобы накинуть ей на плечи свой свитер, и остолбенел, встретив доброжелательное равнодушие, которое прежде ему так нравилось. И сразу онемели губы, приняв на себя злополучное проклятие, которое снова вернулось как ни в чем не бывало.
Все оставалось прежним. Пещеры богини Дары не принесли им обоим исцеления, а только короткую передышку.
Потапыч, пошатываясь, выбрался на свободу следом за ними. От него ядрено несло перегаром.
— Долгие лета! — выдохнул он измученно и едва не рухнул. В четыре руки они с Полей уложили его на заднем сиденье автомобиля, откуда немедленно раздался оглушительный храп.
Даня попрощался со служительницами хмуро, ему казалось — они обманули его. А Поля, наоборот,
Ему захотелось вытряхнуть из нее эту безмятежность, потому что теперь-то он знал: бывает и по-другому. Теперь ему было мало такой Поли, и он так сильно злился, что у него даже заболело в груди.
Упав на пассажирское сиденье, Даня едва удержался, чтобы не хлопнуть как следует дверью, отвернулся к окну и нахохлился.
Жизнь всегда была сурова к нему, с самого детства. Так с чего он решил, что она станет добрее, когда он повзрослеет? Каждый раз одно и то же: ему только показывали немножко счастья, а потом щелкали по носу, отбирая все.
— Что с лицом? — спросила Поля, заводя мотор.
Даня вздохнул и попытался взять себя в руки. Она ни в чем не виновата и даже не поймет, что именно его так расстроило.
— Проклятие вернулось, — ответил он неохотно.
Поля бросила на него короткий взгляд, разворачивая автомобиль.
— О, — только и сказала она. — Значит, нам не следует больше целоваться. Не переживай так сильно, у тебя всегда остаются вассы.
— Что? — переспросил Даня, не веря своим ушам.
— Они же, кажется, нравятся тебе?
Нет, она не выглядела так, будто провоцировала его или проверяла на прочность. Судя по всему, Поля искренне желала ему добра.
— Дорогая, — язвительность все-таки просочилась наружу, плеснула яда в его голос, — мы все-таки женаты, уже забыла? Какие еще вассы?
— Мокрые, — пояснила Поля. — Посмотри, пожалуйста, по картам, как нам доехать до Лунноярска.
— То есть ты, моя жена, отправляешь меня в чужие объятия? Безо всякой обиды и ревности?
— А что еще тебе остается? — пожала она плечами.
Тут-то Даня и взорвался.
— Много чего! — завопил он. — Хранить друг другу верность, например, вопреки всему! Обойти все горы и все поля, чтобы снять проклятие! Бороться или принять судьбу, но не блудить с водными духами!
Не сказать, что до этого возмутительного разговора Даня когда-нибудь вообще думал про верность, но это же не повод сплавлять его в чужие руки. Что за безответственность!
— Ух ты, — Поля впечатлилась. — Хорошо, так и сделаем, не кричи только, Потапыча разбудишь.
— Да его и пушками не пронять, — пробормотал Даня, устыдившись. Мерзкая мертвая старуха, вот кто во всем виноват. Это она сотворила такое с девочкой. Ну ничего, Даня что-нибудь придумает.
— Письмо от княжны Кати, — вдруг сказала Поля. — Я тебе говорила, но ты уже заснул.
— От кого? — нахмурился он.
Сестру… нет, не сестру, нельзя так думать, Даню вычеркнули из семьи князя — княжну Катю он никогда не видел. Она родилась после того, как его отправили к Стужевым.
— С чего бы ей писать мне?
— Прочитай, и узнаешь. Письмо в бардачке.
Даня не шелохнулся. Он и так чувствовал себя слишком разбитым, слишком несчастным, а если еще и прошлое начать ворошить, то никакого сладу с печалями не станет. Они сожрут его, не поперхнувшись.
— Потом, — решил он, однако весть о письме растревожила его. Если бы он взялся писать этой Кате, то о чем? Что можно сказать человеку, который формально тебе чужой? Зачем ему что-то говорить?
Даня молча развернул карту и попытался сообразить, где там этот дурацкий Лунноярск.