Соломенное сердце
Шрифт:
Столица тускло светилась огнями: пробудившийся Потапыч сообщил, что здесь принимающая электроподстанция еще худо-бедно работает, в отличие от двух остальных, вышедших из строя в первые пять лет изоляции.
— По причине природных катаклизмов и разгильдяйства, болтали даже про вредительство, — заключил он печально, а потом указал на огромный плакат на въезде в город: «Нет денег? Приходи строить ГЭС». — Это они речку Лунную хотят в колеса загнать, чтобы, значится, она электричество генерировала. Стройка уже года три как идет, мужики сказывают, тяжело на ней
— Где эта речка Лунная?
— Вверх на север, в сторону шахт и рудников. Ох и бешеная речка, ох и бурная, утопнуть в ней — раз плюнуть.
Вечер уже почти окончательно обернулся ночью, когда они притормозили возле небольшой гостиницы под названием «Враки и раки». Потапыч внутрь заходить отказался наотрез, заявив, что у него тут друзья-товарищи, буквально на соседней улице, он лучше их навестит.
После трех дней в пещерах вид у него был настолько лихой и потасканный, что Даня даже восхитился этой по-разбойничьи небритой рожей и мысленно пожелал удачи тому, кто встретится ей на пути.
Не моргнув глазом, он выложил остаток денег за самый роскошный номер, и сонный мальчик на побегушках проводил их в просторную комнату на втором этаже, где царствовала довольно старая, но широкая кровать, а резная мебель на растопыренных ножках явно была старше Дани.
Пообещав скоро принести ужин, мальчик исчез, а Поля остановилась на пороге ванной комнаты, разглядывая блестящие краны. Дане же захотелось снова вернуться в горячие источники, где пахло тиной и где ступени были то скользкими, то неприятно шершавыми.
— Странно, — сказал он, пока Поля набирала ванну, — почему никто не бежит вслед за автомобилем, указывая на нас пальцем: «Тарантайка, тарантайка!» Можно подумать, это самая обыкновенная вещь.
— Это Постельный какую-то руну на приборку прилепил, — ответила Поля, — спасает от излишнего внимания.
И она, усевшись на бортик, принялась рассказывать подробности поездки в Первогорск. Даня слушал ее вполуха, его раздирали мучительные противоречия, далекие от сути повествования. Хотелось прикоснуться к Поле — очень. Однако его сдерживало не только вновь пробудившееся проклятие, которое на эту девочку реагировало еще хуже, чем на других. Наверняка его усиливала злополучная защита первой жрицы, решившей во что бы то ни стало спасти Полю от любви. Неподвижило Даню и то, с каким прохладным спокойствием Поля отреагирует теперь на его прикосновение. Не оттолкнет, нет, может, даже прижмется в ответ, но от этого будет лишь еще горше.
И если от проклятия был шанс избавиться — предательство и боль, да-да, Даня хорошо помнил цену и готов был ее заплатить, — то что делать с посмертным даром первой жрицы, он себе решительно не представлял.
Хуже того — у него не было ответа на вопрос, имеет ли он вообще право обнажать Полино сердце. Ведь дураку понятно, что безо всяких там душевных терзаний жить куда легче и приятнее, а Даня как-нибудь сможет забыть Полю из пещер, примирившись с ее безмятежной приветливостью и не надеясь на что-то большее.
Тут мальчик принес ужин, и Даня с подносом в руках вошел в ванную комнату. Поля не возмутилась такому вторжению. Круглыми внимательными глазами она наблюдала за тем, как он пристраивает тарелки на столешницу у раковины, не пыталась прикрыться, как в минуты смущения после свадьбы. Вода окутывала ее, не особо что-то скрывая, Даня успел узнать это тело вдоль и поперек, и горячее сожаление опалило его щеки, пеплом рассыпалось по закоулкам сознания. Зачем он, подобно глупому мотыльку, сам летит в огонь, рискуя сгореть? От близости обнаженной Поли становилось только хуже, но в этом была и какая-то отравленная сладость тоже.
Даня поднес к ее губам кусочек жареной рыбы, и она приняла ее, обдав его пальцы теплым дыханием. Он кормил ее ужином и время от времени касался волос, плеча, щеки. Просто так, потому что руки не очень-то его слушались.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Даня сразу обо всем. О том, не слишком ли горячая вода, вкусная ли еда, о настроении и самочувствии после трехсуточной брачной ночи.
— Обманутой, — ответила она без промедления.
— Как? — удивился Даня. — Кем?
Поля вздохнула и отвела его руку с ломтиком хлеба, покачала головой, отказываясь от остатков ужина, и мягко обхватила его ладонь своими ладонями.
— Перед свадьбой, — медленно сказала она, — когда на меня наносили руны, я набралась решимости прожить свою жизнь полной грудью, со всем, что она мне подкинет. Это желание было таким ярким, таким сильным, что у меня перехватывало дыхание. Знал бы ты, как я себе тогда нравилась, такая смелая, такая рискованная.
— Я знаю.
— А сейчас мир как будто стал черно-белым, но я же точно помню: он цветной.
— Цветной, — согласился Даня с улыбкой.
— Что же делать?
— Что-нибудь. Там или сям, так или этак, но как-то все да разрулится.
— А более понятных планов у тебя нету? — хмыкнула она, но ее глаза оставались грустными.
Глава 25
Утром они отправились на Кузнечную улицу, чтобы отнести туда посылку Постельного. Перед этим Даня от души намахался чертополохом, отгоняя ручных муннов старейшин, которые так и следовали по пятам за Полей, как за верхогорской заложницей.
При свете дня стали заметнее потрепанность столицы, растрескавшийся асфальт, облупившиеся фасады. Старики пили чай на скамейках, грелись на солнышке и стучали в домино. Люди разговаривали друг с другом громко, почти кричали, но это от переизбытка чувств, быстро поняла Поля, а не из желания поругаться.
Пустынные тротуары порой сменялись стихийной многолюдностью, повсюду продавались орехи и сладости, цвели ядовитые олеандры, прикрывая густой зеленью общую обшарпанность.
Мальчишка, у которого они спросили дорогу, махнул влево, прикрывая другой рукой вспухшее ухо.
— Кто тебя так? — посочувствовал Даня.
— Деда… — насупился тот обиженно. — А чего они горту пирогов, а мне супа дурацкого! А он мне еще вчера надоел!
— А, — понимающе хмыкнул Даня, — спер у горта подношения?