Солона ты, земля!
Шрифт:
Часов в двенадцать ночи раздался звонок. Дежурный райотдела, задыхаясь, сообщил:
— Подъезжают!..
Переверзев заволновался. Начал бегать по кабинету. Он был наслышан о Попове, о его крутом нраве, о беспощадности, о его безграничной власти. Самого Зиновьева разоблачал! Орден Ленина зря не дадут! Поэтому боялся его Переверзев, как, может быть, не боялся первого секретаря крайкома Гусева. Гусев — что? А этого сам Ежов лично знает…
Попов не долго задержался в райотделе. Через полчаса дежурный по телефону сообщил:
— Пошли
И Переверзев не выдержал, закатил глаза, взмолился:
— Господи! Пронеси, ради Бога…
Попов — высокий, грузный, с четырьмя «шпалами» в петлицах, вошел стремительно. Раскатился громовой бас:
— Сидишь, как мышь в норе?
Переверзев действительно казался рядом с этим громилой щуплым и жалким. Он улыбался пришибленно и заискивающе, заглядывая на высокое — в самом прямом смысле — начальство.
— Проходите, Серафим Павлович, садитесь. Да, сидим здесь, копаемся. Участь такая. Ничего не поделаешь. Кому-то надо… Вот и стараемся.
— Плохо стараетесь, товарищ секретарь, — прогудел Попов.
Его сопровождало несколько военных. Но Переверзев никого не видел. Он суетился перед грузной тушей начальника управления.
— В силу своих возможностей и способностей стараемся.
— Возможности у вас неограниченные, а о способностях будем судить после.
— Может, разденетесь? — лебезил секретарь райкома. — Может, поужинать изволите у нас? — Чувствовал он, что смешон, что говорит каким-то лакейским языком, но уже ничего поделать с собой не мог. «В этом деле лучше перегнуть, чем недогнуть».
— Засиживаться мне некогда. — Попов вгонял в пот Переверзева своим пронизывающим взглядом. — Проездом я у вас. Миндальничаете вы, товарищи, с врагами народа, слишком миндальничаете. Не видите вы их, не разоблачаете.
— Стараемся, Серафим Павлович.
— «Стараемся…» Обленились. Мышей уже не стали ловить после январского пленума… Вот вам задание. Мурашкин! Иди сюда. В нашем крае орудует большая группа английских и японских агентов. Ваши соседи раскрыли вчера филиал этой группы. Думаете, у вас в районе их нет?
— Так точно, товарищ капитан! — выпучил глаза Мурашкин.
— Утром в семь ноль-ноль доложишь по телефону дежурному по управлению о принятых мерах!
— Слушаюсь, товарищ капитан!
— А вы, секретарь, проверьте! — метнул он взгляд на Переверзева.
И тот, помимо своей воли, тоже вытянул руки по швам:
— Слушаюсь.
Попов поднялся. Он был благодушен. Видимо, дела у него шли хорошо. Он окинул взглядом кабинет, присвистнул. Еще раз осмотрел.
— Хороший кабинетик. — Опять посвистел. — Не надоел? — спросил он вдруг Переверзева.
Тот растерянно пожал плечами, по-собачьи преданно глядя в глаза Попову, что-то пробормотал, что — и сам не понял, нечто среднее между «как изволите приказать» и «не извольте беспокоиться…»
Провожал Попова до самой машины. Стоял в одном костюме, без шапки, не замечая, что октябрь давно в разгаре. И когда черная, как и окружающая
Долго сидели молча, устремив отсутствующие взгляды куда-то в пространство. Первым заговорил Мурашкин. Ни с того ни с сего брякнул:
— Говорят, в Барнауле за тюрьмой в бору каждую ночь расстреливают по триста — триста пятьдесят человек. Списки даже не успевают составлять задним числом, а не то, чтобы как-то оформлять… Ну, что будем делать с этим самым… филиалом?
Переверзев махнул рукой.
— Шут его знает! Но делать надо.
— Конечно, раз Попов говорит, значит, и у нас есть этот самый… как его?
— Филиал?
— Да, черт его побери… Ну, кого будем брать — давай посоветуемся…
Переверзев поморщился:
— Бери, кого хочешь…
И пошла крытая энкавэдэвская машина «черный ворон» по улицам райцентра. Оперуполномоченный со списком в руках торопился. Карманным фонариком присвечивал номера домов, стучался. Если хозяина не было дома, обыск не устраивали, стучали в следующий, забирали соседа. Так не оказалось дома Сергея Новокшонова — был в Барнауле на семинаре, — забрали его соседа инструктора райкома.
К утру КПЗ набили до отказа.
Село корчилось и стонало, как огромное тело, захлестнутое петлей.
8
В самый канун октябрьских праздников позвонили из крайкома.
— Портретов Эйхе на демонстрацию не выносить. Арестован как враг народа…
А в конце декабря, двадцать первого, чуть свет прибежал Мурашкин.
— Что еще? — замер Переверзев.
— Вчера арестован Попов!
— Боже мой! Что это такое?
Эйхе! Грядинский! Попов! Кому же верить? Ничего твердого под ногами. А политика партии? Неужели где-то, чего-то не понял, не уловил нюансов?.. Беспокоился не о судьбах своих бывших начальников, а о том, какой стороной к нему самому может все это обернуться. Неужели он, Переверзев, просчитался, неужели не за ту лямку тянул? Но ведь он делал то, что приказывала партия, он же проводил в жизнь политику партии!
— Слышь, Павел! — донеслось до него наконец. — Меня срочно вызывают в управление с отчетом. — Как ты думаешь, чем это может кончиться? — Мурашкин жалобно смотрел на своего шефа.
— Кого еще арестовали в управлении?
— Многих. Чуть ли не все руководство.
— Значит, тебя в свидетели хотят выставить. — Сказал и сам поверил. — Уличать будешь их преступные указания. — И сам подумал: «А что? Вполне даже возможно…»
А через три дня в кабинет к нему вошел рослый, широкоплечий мужчина в хорошем драповом пальто с каракулевым воротником и такой же шапке, в белых фетровых бурках. Переверзев рот раскрыл от удивления.