Солона ты, земля!
Шрифт:
— Это о чем?
— Распоряжение ребрихинскому военкому Беркутову?
— Я не помню. Когда это было?
— Распоряжение датировано тридцатым августом. Вот послушайте, товарищи:
«Приказываю восстановить в селениях Советскую власть, избрать военного комиссара и сельский комитет, а также организовать боевые отряды, которые будут находиться в распоряжении командующего Барнаульским фронтом Милославского. Если вы не исполните сего числа мое приказание, села будут сожжены и жители брошены в огонь.
Главнокомандующий Барнаульским фронтом
— Вспомнили? Кто дал вам право угрожать мирным жителям? — Данилов был холоден и спокоен. Это больше всего тревожило Милославского — боялся, что здесь все уже предрешено и его могут просто не выпустить из штаба.
— Виноват, товарищи. Я же хотел сделать как можно Лучше, — торопливой скороговоркой взмолился он, — хотел быстрее установить свою родную Советскую власть, за которую так много пролито крови лучших сынов нашей партии и народа.
— Да ты понимаешь, голова твоя дубовая, — не выдержал Субачев, — приемы-то у тебя не партийные, а какие-то… жандармские. Ни больше ни меньше как жандармские.
— Виноват, товарищи…
— «Виноват, виноват»! — передразнил Субачев. — Какая нам польза от того, что ты виноват. Предлагаю снять его с командования отрядом и отдать под суд.
Милославский вздрогнул и сразу побледнел.
— Товарищи! — прижал он руки к груди. На глазах у него появились слезы. — Чистосердечно каюсь: без злого умысла все это сделано, по ошибке. Один ведь я… и вы не помогли, не поправили вовремя. Сейчас же все исправим… товарищ комиссар вот поможет, помощник будет у меня. За неделю отряд будет неузнаваем.
— Который раз уже каешься? — спросил Тищенко. — Предлагаю в помощь комиссару товарищу Белоножкину направить Субачева.
— Не возражаю, — согласился Данилов. — Как вы, товарищи?
— Можно послать.
Данилов вертел в руках карандаш, не спуская глаз с Милославского.
— Еще один вопрос, — сказал он. — Почему вы не выполнили приказ районного штаба о наступлении на Ребриху? Почему выступили с запозданием на целые сутки? Разве вы не знали, что противник ожидал подкрепления и ваше запоздание было ему на руку?
— Не мог я, товарищи, в тот день выполнить приказ.
— Почему?
— Обстоятельства были такие. Не мог раньше выступить.
— Какие такие обстоятельства?
— Ну… В общем, отряд не был весь собран. Разбросанность у меня большая.
— Ну вот что, — сказал Данилов. — Чтоб никаких больше «обстоятельств». Оставляем вас пока командиром и предупреждаем, что если повторится еще хотя один из подобных случаев, снимем вас и предадим военно-революционному суду. Поняли?
— Понял.
— Можете идти.
— Спасибо, товарищи, что направили на истинный путь. Больше этого не повторится. Я вас заверяю в этом. — И, выходя из комнаты, облегченно вздохнул: «Слава Богу, пронесло. Ну, теперь я вам покажу!..»
Едва за Милославским закрылась дверь, в комнате сразу оживились.
— Гнать надо в три шеи этого мерзавца из отряда, решительно заявил
— Тип подозрительный, — сказал Тищенко. — Дружками он там обзавелся. Они и жарят под его дудочку.
Данилов, не поднимая головы, спокойно, как о давно решенном, тихо, с расстановкой сказал:
— Снимать обязательно будем. Я ему тоже ни на йоту не верю. Но у нас сейчас заменить его некем. На такой отряд нужен опытный, боевой командир. Причем такой командир, которого бы знали и которому бы верили с первого же дня люди. Понимаете, беда в том, что Милославскому верят многие партизаны. Поэтому вырывать его оттуда надо со всеми его корнями. — Данилов повернулся к сидевшему в шинели у окна скуластому и горбоносому человеку. — Когда вы закончите формирование своего отряда, товарищ Коляда?
Федор вскинул глаза ка Данилова.
— Дня через два-три. Вже семьдесят человек. Сегодня- завтра обвооружим ще тридцать.
Федор Коляда недолго пробыл при Главном штабе. По настоянию Голикова его послали в Куликово формировать новый отряд. Формирование шло без особой гласности и шумихи. На отряд Федора Коляды Голиков и Данилов имели дальний прицел. Об этом не знал даже сам командир будущего отряда Коляда.
6
На том же заседании районного штаба было решено объявить самую беспощадную борьбу мародерству. Постановили провести показательный суд над двумя «сундучниками», захваченными Белоножкиным в Грамотино. Этот суд должен быть одной из многих мер, намеченных на ближайшее время…
Наутро отряд Милославского был собран на площади. Тут же избрали полевой суд из трех стариков-партизан. Из бывшей сельской управы вынесли стол, сплошь закапанный чернилами, поставили его посреди площади. Суд, разглаживая бороды, занял свои места. Из каталажки вывели арестованных. За ними, как на девичьих смотринах, Несколько человек несли на растопыренных руках развернутые цветные полушалки, мотки холста, новый топорщившийся половик, дубленый полушубок. Отряд с любопытством смотрел на эту «свадебную» процессию. А когда последний из этой процессии вынес распластанную на руках нижнюю бабью становину, среди партизан прокатился смешок. Все настроены были благодушно и даже весело. Среди такого всеобщего внимания независимо держались и подсудимые.
Председатель суда дед Ланин, высокий сутулый старик, строго поглядел на «зрителей», постучал по столу.
— Погодите хихикать, плакать придется, — сердито пообещал он.
Суд начался. Сперва были допрошены обвиняемые, которые ничего не скрывали и нехотя, как о какой-то назойливой мелочи, рассказали о распотрошенных ими сундуках, о выменянном за вещи самогоне. Потом этот же рассказ с некоторыми уточнениями и деталями повторили пострадавшие — два крестьянина села Грамотино. Все текло на удивление спокойно, с явным оттенком безразличия. Только в конце один из пострадавших с возмущением сказал: