Солона ты, земля!
Шрифт:
— Не до того теперь. Война.
И снова кружился в пьяном угаре разгульных дней.
В один из таких дней Фильку, спавшего под столом после буйной попойки, разбудил Егоров.
— Иди напой лошадь.
— А ты не мог напоить? — морщась от страшной головной боли, бурчал Филька.
— Вставай, есть разговор.
Филька жалобно посмотрел на дружка: какой, мол, может быть разговор в таком состоянии! Он обвел взглядом опрокинутые на столе стаканы, бутылки, огрызки огурцов.
— Не ищи, — сказал Василий, — я уже слил все, опохмелился.
Филька слабо реагировал на эту новость.
— Ну и что? — спросил он вяло.
— Живой, стало быть, у Данилова сейчас.
— Ну и что?
— «Что, что» — затолмил одно и то же. Разговор с ним имел, вот что.
— Ну?
— Что «ну»? — стал злиться Егоров. — Говорю, кончать надо эту пьянку. К доброму она не приведет. Данилов тоже это самое говорит.
— Слушай, дай опохмелиться, — взмолился Филька.
Егоров в сердцах плюнул и вышел из комнаты.
Филька повел поить своего коня. Брел по улице и не видел белого света — разламывалась голова. За углом носом к носу столкнулся с Чайниковым. Тот шел с берестяным туесом в руках.
— Что это у тебя? — спросил Филька, приподнимая деревянный кружочек крышки.
— Самогонки достал.
Филька обрадовался.
— Дай хлебнуть, отведи душу от смерти, голова разваливается.
Чайников улыбнулся, протянул ему туес.
— На. Да смотри все не выпей.
Филька жадно припал к туеску, как на покосе к ведру холодной воды. Сделал несколько больших глотков и задохнулся.
— Ух… До чего же хороша! — перевел дух.
— Хороша, говоришь? Пойдем выпьем.
Филька заметался вокруг своего коня.
— Зй, хлопец, — позвал он босоногого мальчугана, — подойди сюда. Хочешь верхом проехать? Своди коня напой.
А потом отведи его вон в ту ограду. Вон видишь дом с беленой трубой? Вот туда. Понял? Ну, давай. — Он за ногу подсадил мальчишку на коня.
В доме Чайникова сидели человек шесть разведчиков и ждали своего командира с самогоном. На туес набросились с алчностью. Быстро опорожнили его. Снова бросили жребий, и тот, кому досталось бежать за самогоном, кинулся на поиски. Трудно в Куликове добыть самогону! За неимением бензина Милославский заливал в свой трофейный автомобиль хлебный первач и ездил. Два аппарата круглые сутки дымили без отдыха. Перевели все зерно. Простые же смертные себе начали гнать из картошки. И такого не хватало.
К вечеру из штаба отряда пришел посыльный за Филькой.
Милославский вызывает.
Филька нехотя вылез из-за стола, побрел за посыльным вдоль пыльной прохладной улицы. Милославский сидел в своей штабной комнате, которую по его велению называли кабинетом. Перед ним стояла начатая полубутылка казенней водки. На лавке полулежал новый разведчик Кунгуров — друг Милославского. Филька слышал, что командир хотел сделать его своим помощником, но районный штаб не разрешил. Под столом валялась
— Садись, Филипп, — кивнул на табуретку Милославский, — выпьем да поедешь с нами в Грамотино. На автомобиле поедем.
— На автомобиле я еще никогда в жизни не ездил, — признался польщенный Филька.
Пришел вызванный Винокуров.
— Вот что, ребята, — сказал Милославский, когда бутылка была опорожнена, — поедем в Грамотино гулять. Война войной, а молодость свою губить незачем. Надо пользоваться возможностью. Тем более, что мы и так много перестрадали за революцию, имеем право хоть между боями пожить в свое собственное удовольствие. Кого еще возьмем с собой? Ваську Егорова?
Уже сильно опьяневший Филька затряс головой:
— Ну его. Он мне в Шелаболихе винтовку не променял на наган, и вообще с ним к девкам нельзя ездить: сидит как бука, зальет глаза и молчит целый вечер. А притом рано ему — он же не был в подпольной организации. Какой из него революционер!
— Ну тогда ладно. Поехали втроем. Только втроем невесело. Кого бы еще прихватить? Такого бы веселого парня. Трофима разве Чернышева?
— Во!.. Его можно. Гармонист и вообще свой парень, — согласился Винокуров.
Голубой открытый автомобиль, разгоняя кур, вынесся из Куликово стремительно. Рядом с шофером, развалясь на мягком сиденье, полулежал Милославский. Из-за борта торчала только его голова. Сзади с необычной для них важностью восседали Филька Кочетов, Винокуров и Трофим Чернышев, рослый, с цыганской физиономией парень.
Не успели ребята полностью насытиться блаженством от мягких подушек автомобиля, как уже въехали в Грамотино. Милославский велел вести машину за мост в проулок, к одному из крестовых домов вблизи церкви. Здесь остановились. Филька, преисполненный собственного достоинства, смешно надувая щеки, вслед за Милославским вылез из автомобиля. Молодая женщина с двумя длинными черными косами и очень тонким, по-девичьи перехваченным широким лакированным ремнем станом встретила Милославского на пороге стеклянной веранды.
— А, Мишенька, заходи, пожалуйста. Я тебя вчера ждала… Да ты не один! Проходите, проходите, гос… товарищи.
— Мы, Элен, приехали отдохнуть у тебя, попить твоей чудесной настойки! Не возражаешь?
— О чем разговор! Что вы, товарищи, всегда рада.
Через час протрезвевшие было на ветру партизаны снова сидели за столом и тянули из тонких узорных фужеров вишневую и смородинную настойку. В непривычной роскошной обстановке держались натянуто.
— Вы, ребята, не стесняйтесь, — шепнул Милославский, когда хозяйка вышла. — Чувствуйте себя как дома. Мы кровью заслужили право жить в такой обстановке и наслаждаться такими прелестными созданиями, как Элен. Она сейчас приведет девчат. Кутнем на славу! — Милославский откинулся на спинку полумягкого кресла, мечтательно сощурил глаза. — Эх и пожили бы мы здорово, если бы мне не мешали.