Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Наши прийдуть, и у дожж выкопаем, а с одной стороны ён нужон, чтоб эти гады утонули усе. Но нашим будеть хужее. Дед, хай твои кости подождуть нямнога!!
– ворчала Марфа Лисова.
Через деревню потянулись машины, теперь уже в обратном направлении, а на той самой высотке, где у сорок первом полегли наши, окапывались, возводили свои укрепления хрицы.
– От будеть сложно их выкурить оттеда!
– сокрушался Гринька.
– Стратег ты наш, Никодимушка, бяяда с тобою, от Родиону придется не раз тебя отлупить.
–
– Ой, Гриня, - сокрушалась Ядзя, - ой, не зарекайся, дед твой всю жизнь с выкрутасами жил, и ты, ну, чистый Никодим, уродился же внучок!
Как-то враз забегали-засуетились полицаи, деревенские злорадствовали, говоря, что вот запекло у сволочей под задом.
Немец, который Милкин еще три эсэссовца собрали полицаев у Шлепеневском дворе, а Гриня как всегда-полюбопытничал. Что-то громко лаял Милкин хахаль, лежащие неподалеку в бурьяне Гриня и Колька вслушивались, чаго он там гаворить. Гринька за два года сильно насобачившийся понимать их, насторожился:
– ...завтра... чтобы все было исполняйт. Операцион рано утр... не жалеть никого...
– доносились слова с порывами ветра, натягивающего хмарь.
– ...Самый болшой сарай, загоняйт алес, устрашение... много фойяр, сжигайт! Секретност сохраняйт!
Гринька дернул Гущева за рукав, аккуратно, стараясь не хрустнуть сухими будыльями и сильно не шуметь, выползли из бурьяна и задали стрекача огородами, к деду Ефиму.
– Дед, дед, - едва переводя дыхание, проговорил Гринька.
– Дед, этот гад, Милкин, приказ полицаям отдал, сгонять на рассвете в четыре, усех у Ганькин сарай и там нас усех сжигать стануть.
– Да ты што? Ай придумал?
– Не, я такога придумать усю жизнь не смагу. Дед, они какое-то устрашений задумали!!
– ребятишки испуганно смотрели на него.
– Значится так, ребяты, - дед подумал, - сейчас потихоньку попробуйтя своих предупредить, кто понадежнее - тожа, а паникерш уже ночью, а то начнут как куры квохтать, немцы жеж тоже не дураки, поймуть и тагда усем нам крышка. Гринь, тябе народ уводить, у лес, им не до нас станеть, у лес не полезуть, наши-то рядом, громыхаеть он как, чагось сильно скрипить и воеть ай какую оружью новую придумали?? Скажитя, штобы тряпки не брали - воды и еды якой. День пересидим, а там, Бог дасть, и наши будуть у дяревне. Узлы лишния буду сам выкидать!! Ешче скажитя - шчас не до выбору, или убегать, или сожгуть усех, а и по бугру наши як звездануть, усе хаты, што рядом, порушатся...
И где ползком, где перебежками мотались Гриня с Колькой по дворам самых неболтливых. Говорил только Гриня, ему, в отличие от Кольки, верили сразу. Знали, что Никодимов Гриня врать не станеть, бабы на удивление, не переспрашивали, бледнели и испуганно крестились. К ночи половина деревни была готова к уходу.
Полицаи 'случайно'нашли у Марфы Лисовой четверть мутного вонючего самогона, который она, ругаясь и рыдая, пыталась выпросить обратно, деток лечить зимой от простуды. Те гоготали и усмехались, один из них, пришлый, как-то мерзко гоготнул:
– Завтра вам ничего не понадо...
– его ткнули в бок, и он заткнулся.
Где-то к половине третьего почти все жители были здесь, тревога ощущалась в каждом, ждать никого больше не стали, время почти не оставалось, и потихоньку двинулись к лесу, стараясь до четырех уйти подальше. Лес был неподалеку, и даже в кустах поутру их сложно было заметить, а когда рассветет -ишчи ветра у поле.
И все-таки немцы выпустили несколько снарядов по ближнему лесу, нашли-таки они кровавую жатву - ковыляющие сзади всех тихие старики Цвиковы, так и лежали у куста, как и шли - держась за руки. Там их и похоронили, под негромкий бабий плач. Это потом, отойдя подальше, они зарыдали погромче.
Оставив всех возле густых ещё кустов терновника, Гриня с Колькой - Василя оставил с Ефимовной - рванули к опушке...
В Березовке что-то горело, поднимался дым, а потом случилось что-то страшное... враз как-то далеко заскрипело-заскрежетало, звук послышался неприятный и каак... понеслось на деревню, вернее, на бугор, где хрицы устроили блиндаж, что-то непонятное, летели какие-то молнии. Земля тряслась, встала дыбом, вверх взлетали огромные комья, бревна, половина орудия, какие-то ящики, бочки.
Гринька орал и плакал одновременно, в скрежете и грохоте взрывов голос его не был слышен, но Колька отлично понял что кричал Гринька:
– Наши!Наши!!
Его кто-то тронул за плечо - Гринька обернулся и увидел дедов - Ефима и Егора - те тоже что-то радостно кричали. Потом скрежет стих, только угрожающе погромыхивали вдалеке орудия. Гринька поковырял пальцем в ушах:
– От это да! Дед, чагось это было?
– Якаясь новая орудия! Гриня, глянь-кась. Чаго тама двигается?
– Вроде машины, - вглядываясь, пробормотал Гринька, а потом, приглядевшись к быстро нарастающим точкам, заорал:
– Танки!! Дед Ехфим, танки, и кажись... наши!!
Колька тоже напряженно вглядывался и вдруг вскочил и заплясал как дикарь:
– Наши, наши, он звязда сбоку!
– Он орал и утирал чумазой рукой слезы, а они усе бяжали и бяжали. Деды истово крестились на такие долгожданные, такие родные танки, которые, попыхивая сизым дымом, резво мчались у Бярезовку.
– Дед, мы побегли?
– Пагодь, Гринь, може хвашисты ешче не убягли?
Танки, сделав несколько выстрелов, достигли деревни, там два из них остановились, остальные помчались дальше, а Гринька, приплясывая от нетерпения, орал:
– Деда, давай хадим туды. Наши жа!
И поспешали по дороге два пацана и старый дед Ефим побег у дяревню, а Егорша, как ему ни хотелось вместе с ними, побег за остальными деревенскими, сказать, что НАШИ у дяревне.