Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Як чатыри?
– спросил Гринька.
– Так, ты с Василем, и два Гончаровых - Сергеевича, и Дуняша.
К обеду в деревне появились партизаны - Панас, Матвей и Иван - пришли до завтрашнего утра.
– Утром у Раднево, на призывной пункт и на хронт.
Иван пошел с Гринькой до деда Ефима, тот довольнешенек, крутился возля солдатиков, ведя любопытные и познавательные разговоры - все уже знали что скрипить и воеть новая орудия - "Катюша",
Гринька закричал:
– Дед, хади сюды. Тута твой крестник пришол!
– Який ешчё крестник?
– пробормотал дед, повернулся и застыл, потом отмер:
– Командир, живой? Егорша, Егорша хади сюды! Ай, и впрямь крестник. Ребяты, ён жа у сорок первам не живой совсем был, ёны вон тама на бугре хрицев до последнего стреляли, мы жа их, - дед всхлипнул, -усех тута схоронили, молодыя усе. А яго, - он кивнул на смущенного Ивана, - яго по стону определили, взрывом у кусты закинуло, от, жив остался.
Дед обнял Ивана, а тот горячо благодарил его.
– Ай, сынок, знать, не суждено тебе погибнуть, вот увидишь, жив останешься. Примета есть такая - у гостях у старухи с косой побыл и вярнулся, значить, жить будешь долго!!
Ефимовна потрясенно переводила взгляд с Лешего на Матвея...
– Леш, это же..? Невероятно?? Одно лицо, только мальчик худенький!
– Да, Марья, это мой, чудом найденный и чудом же выживший - сын. Спасибо Варе с её таблетками, они не только Василя, а ещё многих поставили на ноги.
Гринька и Василь дружно вздохнули.
– Ничего, ребятки, вы-то точно доживете!
– произнес непонятную фразу Леший, а Гринька, неунывающий и не лезущий в карман за словом - только огорченно покачал головой.
Как тяжело было отпускать Лешему своего сына... знает только он сам. Отец и сын, молча обнявшись, стояли долго-долго.
– Ждать буду, Матюша, всю оставшуюся мне жизнь, может, и сбережет тебя моя отцовская любовь, ты, сын, пиши мне, вон, на Крутовых.
Как смотрел Лавр на уходящих ребят, долго потом кряхтел и утирал глаза - пока никто не видел.
Жизнь сразу же завертелась колесом. В освобожденных районах начали разминировать поля - торопились по сухой погоде успеть засеять озимыми, чтобы рожь уродилась. Первыми в Березовке саперы проверили все поля усадьбы Краузе, а вот в самом доме обнаружили много чего из тех сюрпризов, что взрываются.
– От гад, змеюка, Фридрих, гаденыш, яго это работа, то-то ён усё туды и приезжа!
– ворчал вездесущий, забывший про прострелы, дед Ефим, некогда стало на печке ворчать, надоть дела делать.
– Счастье, что мальчишки не залезли, - попыхивая дедовым самосадом-горлодером, говорил пожилой уже старшина, старший у саперов.
– Мальчишки, они любопытные, всегда стараются нос засунуть, куда не следует.
– Да они, можеть, и наладилися, так энтот, сынок хозяйский до последнего
Саперы разминировали все и через неделю уехали, а бабенки, ребятня постарше и деды взялись за пахоту. Наезжал к ним однорукий, болезненого вида секретарь райкома - Илья Никифорович, назначенный только что, бывший у мирное время агрономом у Беларуси, што ешче под немцем была - бабы его жалели, а он, толковый мужик, присоветовал, как лучше вспахать и засеять поля. И пахали до самых поздних сумерек, две их худые, лядащие лошаденки выбивались из сил, но тянули плуг.
Стешу назначили бригадиром, а вот правой её рукой стал Гринька. Стеша убегала покормить Дуняшку, а Гринька, с неизменной цигаркой командовал бабами. И так лихо у него получалось, что как-то незаметно его стали звать Родионычем.
Особенно после того, як до них приехали хфотограф и корреспондент газеты, аж из самого Бряньску.
Панаса в армию сразу не отправили, он, что называется - сдавал дела. Долго и тщательно рассказывал про действия своего отряда, про пленных, про погибших семерых заброшенных диверсантов - горевал, что они погибли - не мог ведь он сказать всей правды. Осипов предоставил все записи их удачных подрывов и всех проведенных операций против фрицев, вклад оказался внушительным, и особист откровенно удивился, что в отряде погибло столько мало партизан, в соседнем, вон, напротив, были очень большие людские потери.
Приглашали и Лешего, тоже долго вели с ним разговоры, все - и Панас, и Осипов, и Леший в один голос говорили о погибших дивовцах и двух мальцах Крутовых только самые хвалебные слова. Панас с Осиповым долго сидели и писали представления к награждению самых отличившихся своих партизан, конечно же первыми шли ребята, которые ушли к себе, потом Гринька с Василем, Стеша, Пелагея, остальные партизаны. Мужики включили в список почти всех.
Гриньку с Василем тоже расспрашивал особист - его интересовало все.
Гриня, не мудрствуя, рассказывал, Василь кивал головой или наоборот, мотал, когда Гринька что-то не точно говорил.
– От, ён у меня як прохфессор, усё помнить, доисконально!
– хвастался братом Гриня
Василя осматривали в больнице. Врач, усталая такая тетка сказала, что мальчик заговорит, может, совсем скоро, а может, к весне.
Особист сильно смеялся, когда Гринька рассказывал про дедовы схороны и записки.
– И как ты так долго молчал, при твоей-то болтливости??
– А дед сказал, никому, от я и молчал, я чаго ж, не понимаю что ли? Мы с Василем у Радневе часто бывали, на нас уже внимания не обрашчали, ну, носют малые усякую дрянь у ремонт, а Василь, ён совсем не вызывал подозрениев, усе же знали, что ён нямой, а про яго память забыли, от мы и ходили.
– А с немцем зачем курил?
– О, уже докладали? А чаго не покурить, правда, сигареты у их дярьмовые, слабы, но иной раз от и услышишь чаго дельное в перекуре. Курт, ён старый был, сколь раз гаворил - Гринья, нихт геен. От мы с Василем и не ходили тагда.