Сороковые... Роковые

Михайловна Надежда

– Да, только поаккуратнее!!
– он передал старшине газету с портретом сынов, а сам тормошил Панаса, расспрашивая обо всех и всем.

Разведчики осторожно и бережно читали газетку, вглядывались в серьезные лица пацанят и удивлялись, что такие мелкие, а уже заслужили награды.

– А младший-то чистый батя, - переговаривались они, не мешая командиру разговаривать с земляком.

Много узнал Родион о жизни сельчан в оккупации, расстраивался, хмурился, переживал, смеялся над проделками отца и полностью пошедшего в него старшего сына, но была откуда-то у него твердая уверенность, что жив его неугомонный батька.

– Знаешь, Панас, не удивлюсь, если батя ушел с нашими, отступающими, ну не такой он

человек, чтобы пропасть в лесу, где он как дома. Этот же прохиндей - воюет где-нибудь при лошадях. А Глафиру я часто во сне вижу - печальную, теперь понятно, почему.
– Родь, ты за пацанов не переживай, они у пригляде, там Лешай, знаешь, как Бунчука за них лупил? Краузе-старший тоже не дозволял внуков фройнда забижать, а потом вот немец спас Гриньку. Бунчук пьяный был, ну и отмахнулся от немца-то, а тот важная шишка из Берлину, ну и повесили через два дня сволочугу, недобитую тогда твоим батькой. А хлопцы твои, ох и молодцы. Василь - чистый прохфессор растеть, от будет умнейшая голова. Я не застал, як он заговорил, но видно твоё письмо сильно его встряхнуло, вишь, теперь не немой. Ох, Родя, нам обязательно дожить надоть до Победы!!

– Когда она ещё будет, эта победа, Белоруссия даже не очищена от этих сук.

– Родь, ты у нас навродя не болтливай, - понизил голос Панас, - от я тебе точно скажу, но молчи, Родя, штоб особисты не упекли куды. Будеть Победа, Родь, у самом Бярлине у мае сорок пятого. Молчи!
– сказал Панас, видя, как вскинулся Родион.
– Это у Лешаго пред самою войною, у тридцать девятом-сороковом беглый был (я пока два года у оккупации был, нормальную речь позабывал. Нельзя было чисто и правильно гаворить, местный же). Знаешь же нашего Лешаго, подобрал полумертвого, выходил - а тот какой-то чи предсказатель, чи ведун, так вот он ему тогда ещё сказал, что будет много горя и беды для нашего народа. Но выстоит страна, и в первых числах мая сорок пятого будет Победа. Леший, ты же знаешь, мужик недоверчивый - ну наболтал полудохлый, мало ли, а потом как случилось все, вспомнил слова того. А пришлый сказал - от города с ненавистным ему лично именем и начнется наша победа!! Вот когда у Сталинграде дали по зубам и погнали их, а потом летом у Курску вломили, от тогда Леший и сказал мне и паре людишек надежных, что вот так-то и будет.

Ну не мог Панас рассказать Роде всей правды, зачем, все равно не поверит и не поймет, это потом, если живы будут, посля войны, может, и можно, а пока надо молчать.

Родя внимательно-внимательно выслушал и долго молчал.

– Хорошо бы увидеть, как этих гадов изничтожили!!

– Доживем, Родь, точно, я вот знаю, не может Никодимовская порода пропасть...

Родион помолчал опять, что-то явно прикидывая:

– А может, так оно и есть, смотри, четырежды ранен уже, а все легко, ни разу в тыл не увозили, все в медсанбате залечивали, правда, я раньше уходил. У нас старшина Антипин, сибиряк-таежник, в травах разбирается, постоянно что-то да сушит, поит нас всякими отварами, припарки делает - чисто лесной знахарь, он меня постоянно долечивает. Мы над ним трясемся, никому о его умении не говорим - заберут ведь тогда. Сейчас вот на роту ухожу, командиром, ты пока здесь побудь. Вон, Горбунов, - он кивнул на мелкого, верткого, какого-то вихлючего мужика.
– Не смотри, что такой, напоминает приблатненного, он в поиске - незаменим, вон, к Звездочке приставили, если утвердят, будет у нас свой Герой. Меня раненого на себе волок, он чисто Гринька - мелкий, а я, сам видишь - Бог ростом не обидел, уже сознание терял, а он матерится и тащит, вот и побратим теперь мне. Так Горбунов тебя и поднатаскает- азы маскировки и разведки у тебя есть, значит, получится из тебя настоящий разведчик.

Родион задел рукой карман с письмами, там зашуршало:

– Ох ты, у меня же еще одно письмо непрочитанное.

Повертел в руках треугольник:

– Лаврицкий Л.Е. Кто таков? Не знаю??

Панас широко улыбнулся.

– Читай давай, очень даже знакомый тебе товарищ.

"Добрый день Родион Никодимович! Пишет тебе Леший, он же Лаврицкий, не будешь же писать отправителя - таким

именем, ещё и не пропустят. Рад, Родя, что ты жив и здоров, и бъешь за нас всех этих фашистов. Василь тебе уже написал, что друг мой первейший пропал, ещё в сорок первом, но не верь, Родя, что его нет в живых, не тот человек, чтобы пропасть. Подозреваю я, что ушел он с нашими, что последними проходили через деревню. А за пацанов не переживай, Родя, они у тебя настоящие мужики. Гринька, правда, неслух, а и хитер, ведь пока не случилась нужда в оружии, молчал, про дедовы схороны. А схоронов было аж три. При всей его любви поболтать, ни разу не проговорился. А их походы в Раднево - мало того, что приносили все сведения от нашего лудильщика, что на базаре сидел -бабам рухлядь чинил, так ещё и оба пострела хорошо научились понимать немчуру, а кто будет обращать внимание на двух мелких, едва плетущихся с узлами на спине. Поначалу их котомки тщательно проверяли, а там один хлам - у рямонт, да и не носили они ничего в них лишнего, зато уж запоминали, особенно Василь - все до мельчайших подробностей. Вот такие у тебя, Родион, сыны! Приезжал секретарь райкома, сказал, что должны прислать медали партизанам, и есть в том списке оба Крутова - Родионовичи. Я их за внуков считаю, так что не преживай, Гринька только учиться никак не хочет - сейчас вон Стешин заместитель, хозяйственный такой пацан, мелковат вот, правда, по росту и стати, одни мослы и нахальство... Да и, поганец, курит много, меня увидит - прячет цигарку, а без меня Марья ругмя ругается. Ты ему пропиши, он твердо 'усей дяревне обешчал, як батька прийдет - ня буду'. Мы, Родя, теперь духом воспряли, стали опять людьми! Самое тяжелое теперь - вас дождаться. А ещё хочу тебе сказать, что все это время ходил в нашу маленькую церкву и молился за батьку - твой Василь. Я не мог без слез смотреть на него немого. По обличью и по росту он чистый ты будет, только глаза у него матери, тут его Варя - из партизан женщина, звала за глаза голубые - Васильком. Вот что я хотел тебе сказать. Добивайте гадов, уцелей, Родион Никодимыч!! Мы все тебя ждем. С низким поклоном к вам, нашим дорогим воинам - дед Леший."

Родион поднял к небу заблестевшие глаза.

– Веришь, Панас, много чего повидал за это время, а сегодня вот на слезы пробивает, я уже боялся поверить, что кто-то жив. Пишу-пишу, а все как в пустоту - оказывается, все три письма в один день они получили.

А в Березовке теперь каждый день ждали ответа батька. И пришло им враз два письма, одно от батьки, а второе от Панаса. И сидели, не дыша, все, и слушали глуховатый голос Василя, читающего оба письма, утирали бабы слезы, а потом ахали и удивлялись, что свела судьба Панаса и Родиона, и сильно смеялись над припиской батькиной в конце письма:

– А тебе, старший мой сын, Григорий, порка будет знатная за курение. Обещаю!!

И сидел смущенный Гринька, и чесал в заросшем затылке:

– От ведь, нажалились!

– А, чаго, - встрепенулась Стеша, - моя Дунюшка тябе перерастеть скоро! Ты жа из-за цигарок и не растешь нисколь, он Василь на полголовы выше. А ты даже меньше Никодимушки ростом.

Гриня подумал:

– Батька вялел, надо... не, совсем уже не получится, но буду поменьше курить, обешчаю усем!

Зима, на удивление, проскочила быстро, может, от того, что не было больше никаких хвашистов, и все, что ни делали сельчане, они делали для себя и для фронта. Бабы вязали носки и варежки с одним пальцем, не углядели Краузе, а может, просто не захотели возиться с непряденой шерстью, что нашлась в подвале в нескольких дырявых мешках. Как обрадовались ей бабы! Они старательно пряли шерсть долгими зимними вечерами, вели бесконечные разговоры, пели грустные песни, потом стали петь более нужные - по радио слышали все новые - военные.

Запоминал и записывал их Василь, потом напевали вместе с Гринькой, им сразу же помогали ребятишки, и слышалось морозными вечерами из чьей-нибудь хаты: "Вставай страна огромная..."

Деды были заняты у лесу. Они вместе с Лешим валили небольшие деревья, которые он поздней осенью отметил зарубками - усыхали они, а на дрова самое то. Зная ответственность и дотошность Лешего, в райкоме полностью ему доверяли. Привезенные жердины тут же распиливали ребятишки постарше, и по очереди, в чью-то хату отвозили на санках ребятишки помладше.