Сороковые... Роковые
Шрифт:
Бабы готовили на всех немудрящую еду, жили и впрямь - коммуной.
Объявились сын и внук деда Егорши. Сын пока так и оставался в Сибири, а внук закончил школу младших лейтенантов и уже воевал - командиром орудия.
Гриньке и Василю, Стеше и Пелагее при всем скоплении народа торжественно вручили медали -'Партизану Отечественной войны второй степени'.
Как важничал Гринька, носил медаль на стареньком дедовом пиджачке, Ефимовна подшила рукава, и Гринька, подпоясавшись солдатским рямнем - подарили тогда первые наши, что пришли у
А посля Нового сорок чатвертага года была у братьев Крутовых огормная радость. Батька их, Родион, прислал два фото, на одном он один, у командирских погонах, с медалями и орденом Славы 3 степени. А на другой они стояли, обнявшись, с Панасом. Как опять рыдали бабы от радости, что видят живыми земляков.
А Гринька с Василем разглядывали батькины награды.
– Якись геройские награды!!
– восхищались деды Ефим и Егорша.
– Батька ваш икононстас целый имееть. От мядаль так мядаль - "За отвагу". Ай да батька, ай да Родя!!
– Ешче глянь, дед, "За боевые заслуги" и "За оборону Сталинграда"!
Гриньку просветил секретарь насчет ордена Славы. Сказал - самая почетная награда, как Георгиевский крест в царской армии. И не было лучше занятия у пацанов по вечерам, как разглядывать фотограхвии батьки.
Весна выдалась ранняя, бабы радовались дружно взошедшей озими, размечали и прикидывали, где чаго садить, деды отвоевали участок под самосад.
– Вы, сороки, кисеты вона шейтя, будем воинству самосад у кисетах посылать, як вырастеть!
Леший часто наведывался в деревню, Волчок непременно был с ним, все так же истово любил Крутовых и постоянно находился возле них. Сегодня Лавр пошел в Раднево, в райком. Волчок остался с Василем, который нянчился с Дуняшкой и Полюшкиными малыми, помогали ему шустрые погодки, девчонки Лисовы, пока шла пахота и посевная занятий не было. С утра и до позднего вечера все были в поле, земля подсохла, и все спешили приготовить землю для посадки овощей. Иван Никихворович с дедами в МТС смогли наладить старенький трактор, вот он и мотался по колхозным полям, вспахивая самые сложные участки, заросшие за два года всяким чертополохом и будыльями.
Василь заскочил перекусить, Волчок лежал возле спящей у коробе Дуняши, по улице неспешно двигалась старенькая лошадь районного почтальона. Остановилась возле скособоченного дома Пиничей, с телеги кое как слез якой-то мужик в солдатской шинели, Василь, дожевывая на ходу картоху, вглядывался в незнакомого мужчину, который стоял опираясь на палку и покачивался, разглядывая нежилой дом.
– Явно из госпиталя хто?
– подумал Василь.
А мужик, как-то очень тяжело опираясь на палку, дохромал до лавочки, оставшейся у двора ещё с тех довоенных пор, и опустился на неё. Василь вышел из двора, начал подходить к солдату.
– Дядь, ты кого ищешь-то, мож...
– и не договорил, сзади раздалось необычное для Волчка поскуливание, такое жалостное, Василь резко обернулся и замер...
Волчок - их сильный и умный зверь, никого и ничего не боявшийся, полз на брюхе, и как какой дворовый пес жалобно скулил. У Василя открылся рот, а солдат как-то встрепенулся и, увидев ползущего к нему волка, негромко
– Узнал, друг мой волчище? Узнал?
Волчище дополз до него и, встав на лапы, принялся лизать солдата, тот крепко-крепко обнял волка и спрятал лицо у него на шее. Василь и подбежавшие малые ребятишки тоже молчали. Волчок, все так же поскуливая, мордой подтолкнул лицо солдата. Тот поднял глаза и увидел мелкую деревенскую ребятню.
– Ребята, кто-нибудь знает Марья Ефимовн...
– и тут заорал на всю улицу Василь...
– Пашкаааа, Пашка... Пашенька!!
– он бросился к солдату и осторожно обнял его, боясь причинить боль, видел же, что солдат совсем слабый.
– Пашка!
– плакал навзрыд Василь, - Пашка! А мы тебя усей деревней... Пашкааа!!
Солдат аккуратно похлопал его по спине:
– Не плачь, вот он я!
– Глань, - позвал Василь шуструю замурзанную девчушку.
– Глань, добеги до Стеши, тихонько, чтобы бабы никто не слышал, скажи, что Пашка из госпиталю приехал, пусть она Ефимовну сюда отправить, только громко не говори, а то у Ефимовны сердце не выдержить.
– Цыц, малышня, тут стойте, нельзя Ефимовну расстраивать раньше времени!
Гланька мгновенно сорвалась с места, а Василь все также осторожно присел рядом с Пашкой. Пашка обнял его:
– Совсем большой стал, а Гринька где-же?
– У поле, все пашут, даже уроки пока отменили у школе.
– Как вы тут живете-то?
– А ничаго, шчас совсем хорошо, а при хвашистах трудно было. Ты, Паш, не волнуйся, матка твоя с нами живёть с осени, як они прийшли от хата полуразвалилась, а у нас матку убило и дед пропал, от мы усе и живем. Ешче Стешка с дочкою.
Стешка, выслушав Гланьку, радостно всплеснула руками, потом побегла на дальний конец поля, где ругался с трактористом Гринька.
– Мал ешче меня учить, пацан сопливый.
Пацан распахнул кожушок.
– Может, и сопливый, а на печке не сидел!
Мужик, увидев Гринькину медаль, пробормотал:
– Извини, ну не ори, шчас запашу огрехи.
Стешка отозвала Гриньку в сторону, что-то серьезно ему пояснила, он вздохнул.
– Тоже хотелось бы к Пашке побежать, да Стеша тама нужнее будеть, ай сомлееть их Марья Ефимовна як тогда, а с няго якая помошчь?
– Ладно, вечером бабам только и скажу, а то все бросют, убегуть.
Стеша хитренько позвала Ефимовну, сказав, что приехали из Роно и требуют их для разговору. Ну пошли и пошли, все продолжали работать, только Гринька постоянно посматривал в сторону деревни и вздыхал.
Стешка сдерживала шаг, хотя ноги упрямо пытались побежать бегом. На улице все было как всегда -гомонили дети, пищали Полюшкины пацаны, только острый глаз Стеши заметил худого бледного солдата, сидевшего на лавочке возле двора Пиничей.