Сотая бусина
Шрифт:
– Она все пишет свои странные картины. То рассвет в курятнике, то закат, отражающийся в...
– Надеюсь, не в Чилимском пруду?
– вспомнив боевой настрой приятельницы, невольно напряглась я.
– Не-ет, - тоже, на миг насторожился ветеран.
– Она водоемы поменьше использует. Те, что, обычно, после дождя бывают.
– Ясно.
– А вам, по всей видимости, абстракционизм в живописи не импонирует?
– решил углубиться и в эту тематику кот, но, я уже встревать не стала.
Мало того, откинувшись на спинку скамейки, вообще ощутила сильное желание слиться с деревяшкой - к нам приближался
– Здравствуйте, - не отрывая взгляда от нашего собеседника, буркнул он.
– Анастэйс, Зигмунд, нам пора, - и всучил мне, еще горячий, наполовину обвернутый бумагой, пирожок.
– Уже?
– привстал для рукопожатия господин Фенербак.
– Хотя... у всех, я понял, кроме меня есть дела даже в этот день. Анастэйс, я надеюсь, мы с вами еще увидимся? Уважаемый Зигмунд, Ветран, всего доброго...
Обратно бежали молча и чуть ли не вприпрыжку. Я сначала старалась поспевать, безрезультатно подстраиваясь под широкий, неожиданно нервный шаг воина духа, а потом, будто, в ступор впала. Мне, вдруг, все вокруг показалось огромной каруселью: улица с людьми, деревьями и домами и небо над ними кружились вокруг меня. И я даже музыку уловила, какая обычно бывает вблизи подобных ярмарочных забав. Одна лишь я столбом торчала посреди всего этого разноцветного хоровода и совершенно не знала, что мне делать дальше. Ведь, куда не ступи, тут же закружит и выбросит без опоры... А потом я приняла единственно верное, на мой теперешний взгляд, решение: черкнула привычными пальцами знак и сделала шаг вперед... уже без риска упасть...
– Скажи, что мне делать?!.. Скажи! Скажи!.. Сыскарь из меня плохой! Любви я недостойна! Друзьям причиняю боль да и хозяйка...
– на мгновение задумалась я.
– Трахиния я, а не хозяйка! Скажи, куда идти, что спасать?!
– ветер потрепал мои волосы, перебросив челку на глаза, а потом и вовсе затих.
– Во-от... Даже ты во мне разочаровался, - угрюмо протянула я, спустив глаза от облаков.
В левой руке моей был по-прежнему зажат купленный Ветраном пирожок. Он давно остыл, а под пальцами, на серо желтой, неровно оборванной бумаге, проступили масляные отпечатки. Я поднесла руку поближе и смахнула с румяной корочки нанесенный ветром сор. Потом, еще ближе... и, глубоко вздохнув, откусила. Пирожок оказался со щавелем. Сладкий густой сок потек по подбородку и капнул на юбку. Но, все равно, очень вкусно... Так и жевала его, вздыхая и глядя в даль, как еще совсем недавно на синюю 'паучковую' кляксу. А когда в руке осталась лишь бумага, вытерла ей подбородок и пальцы... Промасленная, она всегда хорошо горит. Вспыхивает и тут же тает, почти без пепла. Огонь любит такие угощения. А я в детстве любила поджигать на ладони, скатанный из бумаги шарик, а потом смотреть, близко поднеся к глазам, как он расправляется в пламени, а потом медленно клочьями опадает... Руки сами вспомнили забытые движения и готовая 'жертва' покорно скатилась в углубление ладони. Осталось лишь 'выпустить рыжего бесенка', как говорила бабушка, но в этот раз я замешкалась, пристально вглядываясь в глубокие промасленные изломы... Да-а, кто ищет знаки... Пожалуй, неизлечимая моя фобия, потому что через секунду я уже аккуратно исправляла содеянное. Точнее, расправляла...
Обычно, уличные торговки для своих оберток используют бумагу из магазинов,
– Да-а...
– потерла я сморщенный нос.
– Ну и что такое... Да, к ахирантесу все эти знаки! И самой уже понятно, что хватит прятаться. Пора по-го-ворить, - прищурившись, разглядела я скачущие внизу, у подножья холма, фигурки: мужскую и котовью.
– Вот и поговорим, - тут же поубавился весь мой запал...
Правду сказать, я ожидала от Ветрана всякого, но, никак не такого. Он, сначала замер напротив меня, предусмотрительно подскочившей на ноги, а потом, вдруг, потянулся к лицу ладонью, заставив невольно дернуться в сторону, чтобы в следующий момент уже оказаться в надежной сцепке рук:
– Ну, зачем ты так? У тебя подбородок запачкан. Я лишь хотел его...
– Он - в твоем пирожке, - безуспешно мотнула я прижатой к его груди головой, а потом там же и затихла.
– ... со щавелем.
– Со щавелем, - облегченно выдохнул Ветран.
– Я знаю... Анастэйс, нам с тобой надо, наконец, поговорить.
– Давай поговорим. Только начинай ты. И еще...
– Что, 'еще'?
– Я должна видеть твои глаза, когда ты будешь мне это говорить...
– Хорошо, - ослабил мужчина объятья.
– А можно, еще и от себя кое-что добавить?
– Да, Зигмунд.
– Вы не могли бы вообще сесть в траву, а то мне половину текста ветром сносит?
– этот кот и возвышенную трагедию умудрится загубить в балаганный фарс. Однако просьбу мы все ж выполнили, и теперь оставалось лишь самое тяжелое - начать:
– Анастэйс, ты знаешь, что такое 'взбесившийся дух'? У вас их еще называют 'боггартами'?
– сразу взял с места в карьер Ветран.
– Знаю, - в ответ затаила я дыхание.
– Так вот... Мне кажется, что Груша...
– послушно не отводя от меня глаз, качнул он головой.
– Повторяю, у меня лишь есть некоторые опасения.
– Продолжай.
– В общем, мне кажется, она постепенно перерождается именно в него.
– Хобья сила!
– гневно подскочил умник.
– Ветран, ты вообще соображаешь, что говоришь? Чтобы наша Грундильда, вдруг, из милого безобидного создания переродилась в... бешеную собаку? Стася, ты-то что молчишь?
– Она молчит, Зигмунд, - с досадой произнес воин духа.
– Потому что и сама уже, наверняка начала это понимать. Ведь так, Анастэйс?
– Стася?!
– с надеждой развернулся ко мне кот, а я, наконец, сделала глубокий вдох:
– Послушай меня, Ветран... Оба меня послушайте. Груша в последнее время ведет себя действительно, странно. Но, хоть я и уверена, что она напрямую связана с вашими иллюзиями, я так же уверенно заявляю - моя домовиха не может быть боггартом. Не знаю, какие у нее для такого поведения имеются причины, но, только не этим монстром... У меня все.