Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1960›

* * *

Ал. Михайлову

Художник, воспитай ученика, Сил не жалей его ученья ради, Пусть вслед твоей ведет его рука Каракули по клеточкам тетради, Пусть на тебя он взглянет свысока, Себя на миг считая за провидца. Художник, воспитай ученика, Чтоб было у кого потом учиться.

‹1961›

ПОЭМА О ДВИЖЕНИИ

Полы трет полотер. Бредет он полосой. Так трогают — хитер! — Ручей

ногой босой. Он тропку все торит. Его неверен шаг. Но вот простор открыт — Он вышел на большак! Полы трет полотер. А ну смелее. Жарь! И он вошел в задор, Как на косьбе косарь. Вперед он сделал крен. Рубахи нет — штаны. А ноги до колен Его обнажены. Полы трет полотер. Он с плешью. Он костист. Он руки вдаль простер, Кружа, как фигурист. Веселую игру Он воспринял всерьез. Чечетку бьет в углу, Как «Яблочко» матрос. Полы трет полотер. Как будто на пари, Напористый мотор Работает внутри. Струится пот со щек, А пляска все лютей. Он маятник. Волчок. Сплошной костер страстей. Полы трет полотер. Паркет да будет чист! Он мчит, — пустынен взор! — Как на раденье хлыст. Ему не до красот. Он поглощен трудом. Ой-ёй, он разнесет, Того гляди, весь дом! Полы трет полотер. Его летит рука. Он как тореадор, Пронзающий быка! Он мчит. Он там. Он тут. Устал. Как поднял воз! Он начертал этюд Из жестов и из поз. Полы трет полотер. В нем порох. В нем запал. Вот он нашел упор. От плоти валит пар. Расплавил пыл его. А ритм его слепил. Ухваток торжество. Телодвиженья пир. Полы трет полотер. А позы, как хорал! Мимический актер Трагедию сыграл. Он мчит, неумолим, От окон до дверей… Движенье правит им. Оно его мудрей.

‹1961›

* * *

Крестились готы… В водоем до плеч Они входили с видом обреченным. Но над собой они держали меч, Чтобы кулак остался некрещеным. Быть должен и у кротости предел, Чтоб заповедь смиренья ни гласила… И я кулак бы сохранить хотел. Я буду добр. Но в нем пусть будет сила.

‹1961›

* * *

Боюсь гостиниц. Ужасом объят При мысли, что когда-нибудь мне снова Втянуть в себя придется тонкий яд Ковров линялых номера пустого. Боюсь гостиниц. Это неспроста. Здесь холодом от окон веет люто. Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта. Иллюзия семейного уюта. Боюсь гостиниц. Может, потому, Что чувствую, что в номере когда-то Остаться мне случится одному. Навеки. В самом деле. Без возврата.

‹1961›

КОГДА НЕ РАСКРЫВАЕТСЯ ПАРАШЮТ

Коль дергаешь ты за кольцо запасное И не раскрывается парашют, А там, под тобою, безбрежье лесное — И ясно уже, что тебя не спасут, И не за что больше уже зацепиться, И нечего встретить уже по пути, — Раскинь свои руки покойно, как птица, И, обхвативши просторы, лети. И некуда пятиться, некогда спятить, И выход один только, самый простой: Стать в жизни впервые спокойным и падать В обнимку с всемирною пустотой.

‹1962›

ОНА

Присядет есть, кусочек

половиня, Прикрикнет: «Ешь!» Я сдался. Произвол! Она гремит кастрюлями, богиня. Читает книжку. Подметает пол. Бредет босая, в мой пиджак одета. Она поет на кухне поутру. Любовь? Да нет! Откуда?! Вряд ли это! А просто так: уйдет — и я умру.

‹1965›

НЕ ПЛАЧЬ

Ты не плачь, не плачь, не плачь. Не надо. Это только музыка! Не плачь. Это всего-навсего соната. Плачут же от бед, от неудач. Сядем на скамейку. Синевато Небо у ботинок под ледком. Это всего-навсего соната — Черный рупор в парке городском. Каплет с крыши дровяного склада. Развезло. Гуляет черный грач… Это всего-навсего соната! Я прошу: не плачь, не плачь, не плачь.

‹1965›

ПРОРОК

И вот я возникаю у порога… Меня здесь не считают за пророка! Я здесь как все. Хоть на меня втроем Во все глаза глядят они, однако Высокого провидческого знака Не могут разглядеть на лбу моем. Они так беспощадны к преступленью! Здесь кто-то, помню, мучился мигренью? — Достал таблетки?! Выкупил заказ? — Да разве просьба та осталась в силе?… — Да мы тебя батон купить просили! — Отправил письма? Заплатил за газ?… И я молчу. Что отвечать — не знаю. То, что посеял, то и пожинаю. А борщ стоит. Дымит еще, манящ!.. Но я прощен. Я отдаюсь веселью! Ведь где-то там оставил я за дверью Котомку, посох и багряный плащ.

‹1966›

ОТЧИЙ ДОМ

И сколько в жизни ни ворочай Дорожной глины, вопреки Всему ты в дом вернешься отчий И в угол встанут сапоги… И пусть — хоть лет под девяносто — Старик прошамкает: «Сынок!» Но ты принес свое сыновство И положил его у ног. И радость новая, как завязь… Хоть ты от хижины отвык, — Ты, вырвавшийся от красавиц И от стаканов круговых. …Пусть в поле где-то ночь пустая. Пусть крик и песня вдалеке. Ты все забудешь, припадая К покрытой венами руке.

‹1968›

СООРОНБАЙ ДЖУСУЕВ^{141}

(Род. в 1925 г.)

С киргизского

Я — КОМУ3

Я — комуз, перешагнувший перевалы и века. Горный ветер и в порогах громыхавшая река Дали мне свои напевы, дали наигрыши мне. Я поведаю их людям в зимней юрте, при огне. Много в прошлом слез и горя я хлебнул в родных горах. Чаще пел я в дни кочевий, чем на праздничных пирах. Под своей шершавой декой звон мечей и стук подков, Имена батыров славных я донес из тьмы веков, Храп коней и топот битвы, оперенный шелест стрел. Только, жизнью умудренный, молодел, а не старел! Из урючины душистой я оструган и долблен. Я прошел, не унывая, сквозь рогатины времен. Я узнал иные песни, к новым пастбищам спеша, Зазвучала по-иному деревянная душа. Только вслушайся! Немало струны в памяти хранят Снежных фуг, симфоний горных, золотых степных сонат» Голос мой звучит со сцены, а не только у костра. Подпевает мне порою скрипка — чуткая сестра. Переняв мои мотивы, вторят песням тут и там Сотоварищи в искусстве — арфа, домра и дутар. Я — комуз, не все открыты клады те, что я таю. Ветер будущей эпохи тронул струны — я пою. Нет, не руки комузиста прикасаются к струне — Ветер странствий, ветер звездный в эти дни гудит во мае. Подождите! Мало, мало инструментом быть земным! В звездный век и я в ракете улечу к мирам иным. И мелодия комуза, не забытая в веках, Зазвучит на дальних трассах, даже в звездных облаках.