Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Смоленский Борис Моисеевич

503. ТЫ

(Из весенних стихов об осени)

Широколистые клены с ветвей осыпают лето, Первой хрупкостью льдинок утро встречает пруд, Над миром, маем умытым, над миром, июнем согретым, Августовские созвездья, в ручьях не дрожа, встают. Осень. В такое время хочется выйти к двери И первому встречному ветру вылиться через край. Но он, не поняв, уходит, а может быть, не поверив И не сказав, расставаясь, ласкового «прощай». За эту весну и лето мы старше и выше стали, Но мы пронесли под солнцем солнечную мечту. В глазах твоих серых вёсны ни разу не отцветали, И лето в твоих улыбках и в первом еще цвету. Мы снова с тобою вместе, мы снова с тобою рядом. Долго или недолго не виделись мы с тобой, Ведь, кроме тебя, дорогая, мне очень немного надо: Работы, стихов и неба, не вянущего зимой. 1935

504. НАДГРОБНОЕ СЛОВО ВЕТРУ

Выплакал звезды в тучевой тверди Глаз луны с поднебесья на нас. Качаются, как корабли на рейде, Улыбки в морях твоих теплых глаз. Ты дремлешь. И сон твой неровен и зыбок, Как блики луны на распутье окон. Я жду, как рассвета, твоих улыбок И

с боку на бок ворочаю сон. Мне часто не дремлется на рассвете, Небо проткала багровая нить. Приходит к кровати простуженный ветер По-человечески поговорить. Я знаю — ему до молчания пусто, Он ходит невылюбленный в небесах, И мне становится очень грустно От слез на синих его глазах. Он песню опустит, как вымпелы с мачты, И руки поднимет под небо, как плети. Ветер, не надо! Ветер, не плачьте! Будьте мужчиной, ветер! Я руку поглажу, нежен и ласков,— Ветер, забудьте про все неудачи! Хотите, я расскажу вам сказку Или спою кукарачу! А утром, шаги отчеканя гулко, От зорь обеих горяч и рыж, Он сходит и топает в переулках Над мелочьем небоскребных крыш. Он спускается с поднебесья И дальше идет, разгорланя песню В улицы, не расплескавшие тишь… …А после войдет, не стучася, в дверцы, Сядет к кровати угрюмо и быстро, Тихий, немного рассеянный, злой… Я знаю большое и нежное сердце Ветра, покончившего самоубийством, Ветра, упавшего вниз головой. 16 декабря 1935

505. ПОЛНОЧЬ

Ночь спускается сразу, Искренняя, как злоба. Зарю за собой сжигает, И ей отступления нет. Двенадцать часов. Полночь. Встает барабанщик из гроба, Со стульев встают пианисты, Заканчивая концерт. Прожекторов бледные луны Бросают последние блики, Они поднимаются к ложам, Выбрасываясь из окон. Дамы приносят розы, Дамы приносят гвоздики, Пахнущие садами, По сорок копеек бутон. Жаль, увядают розы! Я бы их поднял снова, Я б расцветать поставил Под синие пальцы гроз. Я не люблю Паганини, Я не люблю Норцова. Я бы поднес швейцару Букетище теплых роз. «Возьмите, поставьте дома, Чтоб не было дома серо, А если имеете дочку, То передайте ей От зрителей амфитеатра, От зрителей из партера За исполнение марша На барабане дверей…» …А может, мне просто грустно, Сердце в лирической тине! Правда, ведь может быть так, Мой теплоглазый друг?! Я полюблю Норцова, Я полюблю Паганини, Ставших немного теплее От обжигания рук. И, обогнув билетеров И многопудие дамы, Я ухожу из зала И к почте пути стелю. Примите, телеграфистка, Местную телеграмму С текстом: «Моя дорогая! Я тебя очень лю!» 17 декабря 1935

506. СНЫ

Я не знаю, надо иль не надо Сны свои рассказывать в стихах. Только возле города Гренады Я сегодня ночевал в горах. Я видал, как проходили грозы, Слышал — толпами издалека Проплывали верхом бомбовозы, Низом проплывали облака. После снов тяжелых, после боя, После гулких вздохов батарей Небо над Испанией такое, Как весной над Родиной моей. Я хожу по улицам суровый, Сплю под дребезжанье гроз. В комнате моей шестиметровой Запах пороха мадридского и роз Из садов распахнутых Гренады, Не увядших на крутых ветрах… Я не знаю, надо иль не надо Сны свои рассказывать в стихах. Если звездными ночами снится, Как расходятся во тьму пути,— Значит, сердцу дома не сидится, Значит, сердцу хочется уйти. Но оно не скажет мне ни слова, Я пойму его по слуху сам — К опаленным подступам Кордовы, К астурийским рослым горнякам Рвется сердце. Сквозь дожди и ветры Путь его протянется, как нить… …На пространстве в шесть квадратных метров Разве можно сердце уместить? Пусть выходит сердце, как победа, Как луна к раскрытому окну, К черноглазым девушкам Овьедо, Отстоявшим пулями весну. И они, уверенны и ловки, Проходя сквозь орудийный дым, Зарядят тяжелые винтовки Сердцем сокрушающим моим. 1936

507. «Ты ложишься спать, моя родная…»

Ты ложишься спать, моя родная, Под подушку руку положив. Город полуночный засыпает, И, луну прозрачную разлив, Облака уходят. Ветер резкий Поднимает тихо занавески И идет, ступая по ковру. Я тебе, как жизни, не совру, Не скажу неправильного слова, Как стихам. Вечерняя пора Нам показывает в новом свете Облака, большие звезды, ветер, Виденные иначе с утра. Мы с тобой живем одним дыханьем, Связаны любовью и стихом. Никогда не скажем «до свиданья», Друг от друга в жизни не уйдем. (Я сижу и думаю о том, Как в кривом Ростокинском проезде Ты бумажки крутишь за столом.) Помнишь сказку про Тильтиля и Митиль? Мы с тобой во МХАТ тогда ходили, Вместе хмурились и улыбались вместе, Спорили, мечтая об одном, Помнишь сны, что видели ребята: Над кривой избушкой небогатой Счастье птицей пролетало, не задев… В Гамбурге не спит ночами Тедди, И друзья его почти не спят И о счастье, о большой победе До зари до самой говорят. Им на жестких тюфяках приснится: В городе, в котором мы живем, Пролетают флаги, точно птицы, Распластавши крылья над Кремлем. Нам с тобой намного это проще. Что другим приснится только сном, Красную торжественную площадь, Просыпаясь, видим за окном. Ели

наклоняются, старея, Над гранитом гулким мавзолея, Солнце легкокрылое в зените — Слово различим издалека: «Ленин» начертала на граните Родины могучая рука. Это к счастью — говорит поверье, — Так шумит знамен высоких шелк, И ногами открываю дверь я, Чтобы ветер в комнату вошел. Посидим, подумаем немного, Как нам жить и что нас ждет с тобой? Есть на карте дальняя дорога В дальний город, самый молодой. Дорогая, скоро, очень скоро, Мы с тобой поедем в этот город, Обязательно поедем мы с тобой. Жизнь лежит большая, как дорога От Москвы до города того, Много песен и невзгод довольно много От Москвы до города того. Будем тверже. Мир большой, как глобус, На столе стоит в дыханьи дня, И, как шар земной, нигде не вторясь, Ты одна, родная, у меня. Я пройду сквозь все на свете муки, Чтобы видеть: поздно — ровно в пять, Положивши под подушку руки, Ты ложишься, дорогая, спать. Я пройду сквозь всё, сквозь паклю дыма Под неровным ветром батарей, Чтоб невзгоды проходили мимо Головы растрепанной твоей. 1938

508. ДЕВУШКА ПЛАЧЕТ

Девушка плачет, плачет сухими глазами, Непрошеный ветер играет ее волосами. И ветка не к часу шутливо касается шеи Мохнатой, недоброй, колючею лапой своею. Девушка плачет и держит конверт голубой, Надписанный чьей-то чужой, незнакомой рукой… И ветер всё шутит, играет ее волосами, И девушка плачет, плачет сухими глазами. 1940

509. В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Да будет веселым день нашей победы! Мы снова сойдемся в круг — Друг налево и друг направо, И прямо напротив друг. Когда этот час неизбежный настанет, Я встану, подняв стакан: «Не все здесь с нами. Одни убиты, Лечат других от ран. Но я от имени всех живущих И тех, кто погиб в бою, В слове, простом и взволнованном слове Прославлю страну мою. Что я скажу, как сумею найти я Лучшие в мире слова! Я даже не крикну, а тихо скажу вам: Да здравствует наша Москва!» Мы в окна посмотрим — увидим: снова Звезды горят на Кремле, Весна начинается, пахнет весною По всей молодой земле. Вот они, школы, где мы учились, Сквер, куда шли гулять. Вокзалы, с которых мы провожали, Зовут нас теперь встречать! А если мне суждено в сраженьи Погибнуть до этого дня — Ты тогда поднимись со стаканом И это скажи за меня. Сделайте всё, что я не успею Сделать в моей стране. А любимую пусть никто не целует, Пусть помнит она обо мне! 1941

510. «Мне кажется сейчас, что знаю я…»

Мне кажется сейчас, что знаю я Всех, кто живет в моей большой стране. Я знаю их в лицо, я знаю голос их. Я подойду к окну — и слышу далеко, Я выйду в поле — вижу далеко, — И всюду близкие мои живут. Как выросла сейчас моя семья, Как возмужала. Как окреп народ. Сироты есть уже. Но сколько рук, Готовых взять их, вынянчить, согреть. Есть старики, чьих сыновей уже Сразила пуля злая наповал. Но твердою и верною рукой Благословляют младших сыновей. Девчонка, столько раз сводившая с ума Мальчишек, столько раз Казавшаяся нам пустой, Ведет в атаку взвод И падает в крови. И полк стоит Над ней, склонив знамен высокий шелк. И плачут мальчики, которых столько раз Сводила эта девочка с ума. И мы, пожалуй, только лишь сейчас Вдруг узнаем, кто с нами рядом жил, Кого встречали мы, спросив: «Ну, как дела?» — И уходили прочь. Как мы могли Не чувствовать, не замечать, не знать! Нельзя жалеть любви нам для друзей, Нельзя, нельзя судить по мелочам. Как ошибался я! И только лишь сейчас Мне кажется, друзья, что знаю я Всех, кто живет в моей большой стране. 1941

511. ВЕТЕР ОТ ВИНТА

Как давно нам уже довелось фронтовые петлицы Неумелой рукой к гимнастерке своей пришивать. Золотые, привыкшие к синему птицы По защитному небу легко научились летать. Хоть клянусь не забыть — может, всё позабуду на свете, Когда час вспоминать мне о прожитых днях подойдет, Не смогу лишь забыть я крутой и взволнованный ветер От винта самолета, готового в дальний полет. Не сумею забыть этот ветер тревожной дороги, Как летит он, взрываясь над самой моей головой, Как в испуге ложится трава молодая под ноги И деревья со злостью качают зеленой листвой. Фронтовая судьба! Что есть чище и выше на свете. Ты живешь, ощущая всегда, как тебя обдает Бескорыстный, прямой, удивительной ясности ветер От винта самолета, готового в дальний полет. Тот, кто раз ощущал его сердцем своим и душою, Тот бескрылым не сможет ходить никогда по земле, Тот весь век называет своею счастливой звездою Пятикрылые звезды на синем, как небо, крыле. И куда б ни пошел ты — он всюду проникнет и встретит, Он могучей рукою тебя до конца поведет, Беспощадный, упрямый в своем наступлении ветер От винта самолета, готового в дальний полет. Ты поверь мне, что это не просто красивая фраза, Ты поверь, что я жить бы, пожалуй, на свете не мог, Если б знал, что сумею забыть до последнего часа Ветер юности нашей, тревожных и дальних дорог. А когда я умру и меня повезут на лафете, Как при жизни, мне волосы грубой рукой шевельнет Ненавидящий слезы и смерть презирающий ветер От винта самолета, идущего в дальний полет. 1942

ЕЛЕНА ШИРМАН

Елена Михайловна Ширман (она иногда печаталась под псевдонимами Ирина Горина, Алена Краснощекова и др.) родилась 3 февраля 1908 года в Ростове-на-Дону. Ее отец — штурман, плавал на Азовском и Черном морях, впоследствии стал служащим. Мать учительствовала, после Октябрьской революции окончила Археологический институт и работала в музеях.

Елена с детства сочиняла стихи, увлекалась рисованием, занималась спортом, была пионеркой одного из первых ростовских отрядов в 20-е годы, училась в школе, потом в библиотечном техникуме. В 1933 году окончила литературный факультет Ростовского пединститута, работала в библиотеке, вела культпросветработу на селе, была учетчицей в бригаде трактористов. 1937–1941 годы — учеба в Литературном институте им. Горького (творческий семинар И. Сельвинского). Одновременно с учебой Е. Ширман сотрудничала в различных ростовских редакциях, руководила литературной группой при газете «Ленинские внучата», была литературным консультантом газеты «Пионерская правда».