Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Смоленский Борис Моисеевич

Печаталась с 1924 года. Вначале в ростовских, а потом и в московских изданиях («Октябрь», «Смена» и др). Много занималась собиранием и обработкой фольклора.

С начала Великой Отечественной войны Елена Ширман — редактор выходившей в Ростове агитгазеты «Прямой наводкой», где печатались многие ее боевые сатирические стихотворения. Писала агитационные листовки и открытки. В 1942 году издан стихотворный сборник Е. Ширман «Бойцу Н-ской части».

В июле 1942 года в составе выездной редакции ростовской газеты «Молот» Елена Ширман выехала в один из районов области. В станице Ремонтной была схвачена гитлеровцами со всеми материалами редакции и героически погибла.

512. ВЕТЕР

Ветер, ветер, ну что ты наделал? Ты, должно быть, сошел с ума! Это из-за тебя, оголтелый, У меня не волосы, а кутерьма. Ведь и так на других не похожа, Как дикарка, хожу меж людей. Ты ж сильнее еще растревожил, Потянул на просторы сильней. Не могу я ходить по дорожкам, Жажду дебрей и троп косых. Потому меня любят кошки И ненавидят псы. Люди

города! Как вы жалки, Каменных стен рабы! Вы лишь знаете, как кричат галки Да чирикают воробьи. Плюнуть хочется мне в эти морды, В пудре, в красках, в духах «Лориган»! Мне бы шкуру носить на бедрах, В небо метать бумеранг. Эх, какою свистящею плетью Разогнала бы я эту гниль! Это ты, сумасшедший ветер, Растрепал меня и раскрутил… Ты мне голову сделал такую, Что не волосы, а кутерьма. И теперь расчесать не могу я, Чтоб свой гребень не поломать… 1924

513. ЖИТЬ!

(Из поэмы «Невозможно»)

Разве можно, взъерошенной, мне истлеть, Неуемное тело бревном уложить? Если все мои двадцать корявых лет, Как густые деревья, гудят — жить! Если каждая прядь на моей башке К солнцу по-своему тянется, Если каждая жилка бежит по руке Неповторимым танцем! Жить! Изорваться ветрами в клочки, Жаркими листьями наземь сыпаться, Только бы чуять артерий толчки, Гнуться от боли, от ярости дыбиться. 1930

514. КОШКА

Жизнь, как большая красивая кошка, Вкрадчивой поступью влезла ко мне. Кошке бы надо сливок немножко, Кошке бы шерсть приласкать на спине… Кошка мурлычет. Подогнуты лапки. Узкою щелью сквозит изумруд. Кошка устала. Ей скучно и зябко, Ей отвратительны холод и труд. Милое дело — лежать и мурлыкать, Усом изящным слегка вертя. Милая кошка! Послушайте, вы-ка, А не убраться ли вам к чертям? Я вас любила пушистым котенком, Диким, пружинным и шухарным. С вами мы бегали наперегонки По косогорам нашей страны. Вы научили меня не бояться Тяжеловесных и глупых псов, Вы научили шипеть и кусаться В ответ на претензии разных «усов». За это спасибо. Но нынче другое: Вам захотелось жирок нагулять. Мне же всего ненавистней в покое Сыто мурлыкать, зрачками шаля. Знаете что? Так и быть, примирюсь я — Шерстку хольте на крышах других. Но только не здесь, дорогая Маруся, Не на расстоянии моей руки! Иначе возьму вас за нежное ушко, Розовое, как греза первой любви. О, сытая сволочь с богатой опушкой, Иди, дармоедка, хоть крыс лови! 1930

515. СКУЛЬПТОР

Перед тобой громада мокрой глины, Сырая плоть встревоженных болот. А день так мал, а ночи слишком длинны, И отдых так мучителен. И вот — Встают из хаоса нагие спины, Пудовых плеч внезапный поворот, Безмолвный бой взъяренных исполинов И смертной болью искаженный рот. Но ты не рад. Тебе покоя нет От созданных побоищ и побед, От рук и скул, от воплей и рыданья. Из тьмы веков воинствующий бред И выношен, и вынесен на свет. И пахнет мокрой глиной мирозданье. 1934–1935

516. ДИСКОБОЛ

Наследье веков повелело, Чтоб вынес и выхолил ты В Элладе точеное тело Из мрамора и быстроты. Не знает ни злобы, ни боли Лепной, неулыбчивый рот. И каменных плеч дискобола Стремительный поворот Пластичным, певучим движеньем Кидается в пустоту За линией статных коленей, Приподнятых на лету. Смотрю: красота на разгоне! И вдруг свирепею: тоска Такая, что стынут ладони И хочется — до костяка Разъять это слитное тело Из камня и нервных узлов, Чтоб дрогнуло и захрустело, Чтоб длительно, вязко и зло — Сквозь мускулов мощь и усталость, Навылет и нараспев — Гудело и прорастало Веками зажатое жало, От боли окоченев. Чтоб книзу, и навкось, и прямо — Элладу переборов — Хлестала и пачкала мрамор Живая животная кровь! <1935?>

517. НЕЗРЯЧЕМУ

Г.К.

Ты глядишь непонятным взором, Полным муки и напряжения, У тебя глаза как озера, Но — незрячие от рождения. Ты

на ощупь в толпе шагаешь, Ты не видишь меня, любимый, Ты глядишь — и не замечаешь, И упорно проходишь мимо. Как мучительно жить не видя, Беспросветно бродить во мраке,— Тебя все норовят обидеть — Камни, женщины и собаки. Подойти бы к тебе как к другу, Провести ладонью по векам, Взять бы ласково твою руку, Повести по лесам и рекам. Ты б увидел, как гнется стебель, Как высокое солнце светит, Как стрижи пролетают в небе И как радостно жить на свете. Ты б увидел… Но нет — не сыщешь Ты меня средь людей, родимый. Ты глядишь на меня — и не видишь, И упорно проходишь мимо. 1938

518. ПУТЬ СКВОЗЬ СОСНЫ

Я думать о тебе люблю, Когда роса на листьях рдеет, Закат сквозь сосны холодеет И невесомый, как идея, Туман над речкою седеет. Я думать о тебе люблю, Когда пьяней, чем запах винный, То вдруг отрывистый, то длинный, И сладострастный, и невинный, Раздастся посвист соловьиный. Я думать о тебе люблю. Ручей, ропща, во мрак струится. И мост. И ночь. И голос птицы. И я иду. И путь мой мнится Письмом на двадцати страницах. Я думать о тебе люблю. Май 1939 Переделкино

519. НАД ПРОПАСТЬЮ

(Вступление к поэме)

Пусть будет, как будет.

Твоя поговорка

Стоят надо мною горы, Высокие, как мечты. Лежат подо мной Дигоры, Невидимые почти. «Пусть будет, как будет…» — прощаясь, Сказал ты. И скрылся. И вот, К словам твоим возвращаясь, Гляжу с непривычных высот. Пусть будет, как будет… От века Шаманы, жрецы и попы Внедряли в умы человека Покорность веленьям судьбы. Пусть будет, как будет… Ведь лучшей Вселенной под звездами нет. И лермонтовский поручик Подносит к виску пистолет. Пусть будет, как будет… Разумно Всё сущее на земле. И Гегель, не зная Шумана, О прусском поет короле. Но семя чревато ростом. И в страхе и муке глядит На черные язвы Панглоса Колеблющийся Кандид. И толпы людей взъяренных, Земли трудовой костяк, Швыряют в лицо законам Разгневанное: «Не так!» И ныне в стране, распахнутой От синих до бурых гор, Умы и поля распаханы Всем судьбам наперекор. И я, спотыкаясь в пене Недоброй, гнедой Лабы, Бреду вперерез теченью Лукавой своей судьбы. Пусть ноги скользят и берег Не близок, но я не ропщу. Я слишком судьбе не верю, Я многого слишком хочу. Хочу, чтоб тебя не обуглил Пожар бытовых стихий, Чтоб вечно — светлый и смуглый — Читал мне свои стихи. Чтоб вечно рассветное небо В твоих зеленело глазах, Чтоб места в душе твоей не было Понятиям «ложь» и «страх». Чтоб в Перу, Пальмире и Польше (Любую страну назови!) Рождалось людей побольше Моей и твоей крови. Чтоб сбросили дряхлую ветошь Привычек, приличий, примет, Чтоб встали, мечтою согреты, Под знамя высоких побед И сделали нашу планету Прекраснейшей из планет.  ……………………… Стоят надо мной вершины, Доступные, как мечты. Лежат подо мной стремнины Нетроганой красоты. И, к камню прижавшись грудью, Над пропастью я кричу: «Пусть будет не так, как будет! Пусть будет, как я хочу!» Август 1939 Северная Осетия

520. ПРОВОДЫ

Я буду слушать, как ты спишь. А утром Пораньше встану, чаю вскипячу, Сухие веки второпях напудрю И к вороту петлицы примечу. Ты будешь, как всегда: меня шутливо «Несносной хлопотуньей» обзовешь, Попросишь спичку. И неторопливо Газету над стаканом развернешь. И час придет. Я встану, холодея, Скажу: «Фуфайку не забудь смотри». Ты тщательно поправишь портупею И выпрямишься. И пойдешь к двери. И обернешься, может быть. И разом Ко мне рванешься, за руки возьмешь. К виску прильнешь разгоряченным глазом. И ничего не скажешь. И уйдешь. И если выбегу и задержусь в парадном, Не оборачивайся, милый, уходи. Ты будешь биться так же беспощадно, Как бьется сердце у меня в груди. Ты будешь биться за Москву, за звезды, За нынешних и будущих детей. Не оборачивайся. Слишком поздно. И слез не видно на щеке моей. Сентябрь 1939