Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

307. Здравствуй!

Мы идем березовой аллеей И глядим с улыбкой на восток: — Здравствуй, мой прославленный конвейер! — Здравствуй, верный фрезерный станок! На учете каждое мгновенье, И станки спешат, как поезда, Торжествуя, плещет вдохновенье Молодого нашего труда. Вот гудки отбоем загудели, С честью день окончен трудовой. — Здравствуй, парк культуры и веселья! — Здравствуй, легкий парус над Невой! Самолет скользит в лучах заката, И слежу не отрываясь я. — Здравствуй, сокол, Соколова Ната, Смуглая ровесница моя! Мы сидим, а день такой чудесный По волнам от нас уходит прочь… День погас. Ну что ж, он прожит честно. — Здравствуй, наступающая ночь! 1937 ^{307}

ЭДУАРД ПОДАРЕВСКИЙ

Эдуард

Антонович Подаревский родился в 1919 году. Учился в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ) Активно участвовал в студенческой жизни, выпускал факультетскую стенгазету «Комсомолия». Подаревский хорошо рисовал и был главным оформителем газеты. Не бросая института, стал работать в журнале «Красная новь».

С начала войны Э. Подаревский — на оборонных работах, затем — курсант минометной роты Смоленского пехотного училища в городе Сарапуле. Он продолжал писать стихи, заметки, рецензии, печатал их в газете «Красный воин».

Лейтенант-минометчик Эдуард Подаревский погиб на фронте весной 1943 года.

308. «Вспомним про лето. Про это вот лето…»

Вспомним про лето. Про это вот лето. Оно заслужило, чтоб вспомнить о нем. Мы доброю славой его помянем, И доброю песней, и добрым вином. И вместе потом просидим до рассвета, Припоминая про то и про это. Про славное лето, веселое лето, Как мчалось, как пенилось, солнцем согрето, Как кличут кузнечики в спеющей ржи, Как небо крылом рассекают стрижи, Как осока растет на поемном лугу, На зеленом до боли речном берегу… А в небе звезда догоняет звезду, И грозди созвездий плывут в вышине, И жирные карпы в замшелом пруду Носами копаются в илистом дне… И венок из цветов на твоей голове, И томик Багрицкого в мятой траве… И дорога прямая, и ветер степной, И ветер степной над родной стороной… Ветер в лицо. И ветер в груди, И ветер приказывает: иди! Иди посмотри, как хлеба хороши, Прислушайся, как шелестят камыши, Как песни звенят в полуночной тиши, Иди и дыши, всей грудью дыши, Иди и гляди, всем сердцем гляди. Простор голубой впереди, позади, Простор голубой, да ветер степной, Да ветер степной над тобой, надо мной… И дьявольски хочется не умирать, Всё в мире услышать, узнать и понять, — И звезды ночей, и журчанье ручьев, Рожденье стихов и дрожь парусов, Романтику странствий и цокот подков, Романтику бурь и походных костров, Романтику схваток, романтику слов, Романтику песен и песни ветров… …………………………………………. Я поднимаю тост за это Уже промчавшееся лето… За то, чтоб солнцем вновь и вновь Кипела кровь, звенела кровь, За то, чтоб сквозь годов громаду, Не посутулившись, пройти, Чтоб жить, чтоб умереть как надо; Чтоб не растратить в полпути Большую радость созерцанья, Большое, жадное вниманье, Чтоб до последнего дыханья, Не растранжирив, донести Зарниц далеких полыханье, Горячей полночи молчанье И трепет Млечного Пути… Чтоб залпом выпить дар бесценный, Любить, работать, петь, дышать, Чтоб каждой клеткой вдохновенно Весь этот мир воспринимать; Чтоб дней поток свободно тёк, Безбрежно светел и широк; Склонив седеющий висок, Чтоб каждый после вспомнить мог, В веселый час, в минуту злую, В труде, на отдыхе, в бою, Огнем и ветром налитую Большую молодость свою. 1938. Москва ^{308}

309. «На этаже пятнадцатом…»

На этаже пятнадцатом Гостиницы «Москва» (Хоть не хочу признаться в том) Кружится голова… А с улицы доносится Сирен разноголосица, Колес разноколесица, Трамвайные звонки… Тяжелые зеленые и желтые жуки, Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки. Конец 1930-х годов ^{309}

310. «Серые избы в окошке моем…»

Серые избы в окошке моем, Грязные тучи над грязным жнивьем. Мы, вечерами Москву вспоминая, Песни о ней бесконечно поем — Каждый со всеми и все о своем. Ночью — далекие залпы орудий, Днем — от дождя озверевшие люди В тысячу мокрых, пудовых лопат Землю долбят, позабыв о простуде, Липкую, грязную глину долбят. Значит, так надо. Чтоб в мире любили, Чтобы рождались, работали, жили, Чтобы стихи ошалело твердили, Мяли бы травы и рвали цветы бы… Чтобы ходили, летали бы, плыли В небе, как птицы, и в море, как рыбы. Значит, так надо. Чтоб слезы и кровь, Боль и усталость, злость и любовь, Пули и взрывы, и ливни, и ветер, Мертвые люди, оглохшие дети, Рев и кипенье огня и свинца, Гибель, и ужас, и смерть без конца, Муки — которым сравнения нет, Ярость — которой не видывал свет… Бой небывалый за тысячу лет, Боль, от которой не сгладится след. Значит, так надо. В далеком «потом» Людям, не знающим вида шинели, Людям, которым не слышать шрапнели, Им, над которыми бомбы не пели, Снова

и снова пусть скажут о том, Как уходили товарищи наши, Взглядом последним окинув свой дом. Значит, так надо. Вернется пора: Синие, в звоне стекла-серебра, Вновь над Москвой поплывут вечера, И от вечерней багряной зари И до рассветной туманной зари Снова над незатемненной столицей Тысячью звезд взлетят фонари. Пусть же тогда нам другое приснится, Пусть в эти дни мы вернемся туда, В испепеленные города, В земли-погосты, в земли-калеки… Пусть мы пройдем их опять и опять, Чтобы понять и запомнить навеки, Чтоб никогда уже не отдавать. Вспомним, как в дождь, поднимаясь до света, Рыли траншеи, окопы и рвы, Строили доты, завалы, преграды Возле Смоленска и возле Москвы… Возле Одессы и у Ленинграда Вспомним друзей, что сейчас еще с нами, Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать… Тем, кто увидит своими глазами Нашей победы разверстое знамя, Будет о чем вспоминать. …………………………………………………………… Травы желты, и поля пусты, Желтые листья летят с высоты, Осень и дождь без конца и без края… Где ты, что ты, моя дорогая? Часто, скрываясь за облаками, Чьи-то машины проходят над нами. Медленный гул над землею плывет И затихает, к Москве улетает. Кто мне ответит, кто скажет, кто знает: Что нас еще впереди ожидает? Нет никого, кто бы знал наперед. Может быть, бомбой шальной разворочен, Жутко зияя оскалами стен, Дом наш рассыплется, слаб и непрочен… Может быть… Много нас ждет перемен… Что же… Когда-то, романтикой грезя, Мы постоянно считали грехом, То, что казалось кусочком поэзии, Нынче явилось в огне и железе, Сделалось жизнью, что было стихом. 1941? ^{310}

311. «Ветка голубая…»

Ветка голубая, Синяя хвоя. Где-то ты, родная, Милая моя? Между нами долгие Пролегли пути. Может быть, тебя мне Больше не найти. Может быть, тебя мне Больше не видать, — Только что же без толку Думать да гадать? Может, очень скоро Город голубой, Распахнув просторы, Встретит нас с тобой…. Ветка голубая, синяя хвоя… Где-то ты, родная, милая моя? 13 мая 1942. Сарапул ^{311}

312. «Плыли блики в речке синей…»

Плыли блики в речке синей Керосиновых кругов, Разбегались в керосине Переблески всех цветов. Плыли радуг переблески, А над речкой, на горе, Тихо плыли перелески В предзакатном январе. И за эту елку-палку, За речную тишь да гладь, — Вдруг я понял — мне не жалко Всё отдать. И жизнь отдать. 14 мая 1942 ^{312}

ЮРИЙ ПОЛЯКОВ

Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.

В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.

313. Батарея

Царят над улицей неугомонной, Жерло обратив к облакам, Мортиры тяжелые с бронзовым звоном И гаубицы по бокам. Колеса их врыты в обтесанный камень, Снегом белеют хребты, Их пасти отверстые глохнут веками От ржавчины и пустоты. Но если проходят рядами литыми Бойцы по крутой мостовой, Внезапно и грозно встает перед ними Орудий заржавленный строй. Как будто бы снова военной трубою Разбужена медная рать… Так предки из гроба встают перед боем, Чтоб мужеством нам помогать. 1939 ^{313}

314. Крузенштерн

На Неве в пароходном дыме Стук лебедок и скрип досок. Там чернеет над мостовыми Металлический островок. Это сгустком чугунной лавы Строгий памятник четко встал… Вам, отцу кругосветной славы, Я завидую, адмирал! Я хотел бы, всю ветошь скинув, Юнгой быть на том корабле, Что открыл просторы морские Начинающей жить земле. Но начертан нам новый жребий: Бортовые огни горят, Цепи стонут, и морем бредят Меднорукие якоря. И, завидуя славе нашей, Словно в сердце вонзился терн, Нам тяжелой шляпой помашет Мореплаватель Крузенштерн. 1940 ^{314}