Современная жрица Изиды
Шрифт:
IV
Г-жа Игрекъ-Желиховская и ея признанія о «преступленіи»
Начавъ писать и печатать мои воспоминанія о Блаватской и ея «обществ», вызванныя фантастическими статьями г-жи Желиховской, я опровергалъ «виднія» этой сочинительницы, называя ее, конечно, ея полнымъ именемъ, — иначе не могло и быть. Но вотъ, силою вещей, на страницахъ моихъ воспоминаній, появилась нкая дама, безъ которой никакъ нельзя было обойтись. Я назвалъ ее буквой Y. Она фигурировала въ Парижскомъ кружк, относилась скептично къ своей родственниц Блаватской, имла со мною весьма знаменательную бесду въ парк Монсо, первая стала мн открывать глаза на плутни Блаватской (и очень внушительно, ибо толковала о томъ, что основательница «теософическаго общества» требуетъ отъ нея какого-то преступленія!) Затмъ она все это подтвердила мн письменно, очевидно желая, по своей честности,
Такова роль г-жи Y. до самыхъ послднихъ мсяцевъ моихъ сношеній съ «теософами». Полагаю что въ этой роли нтъ для г-жи Y, ничего дурного и унизительнаго. Если бы дальнйшія (съ 1886 года) дйствія этой особы не стали діаметрально противуположны ея первоначальнымъ дйствіямъ — она промелькнула бы на страницахъ моихъ воспоминаній въ вид, такъ сказать, «дамы пріятной во всхъ отношеніяхъ» — а затмъ безслдно бы исчезла.
По первоначальному плану моего разсказа я вовсе и не желалъ сообщать печатно о теософскомъ мщеніи, которому я подвергся и о выдающейся роли, съигранной въ немъ г-жей Y. Но когда окончательно выяснилось все, о чемъ читатели узнаютъ на слдующихъ страницахъ, когда съ декабря 1891 г., я, чмъ дальше, тмъ больше, началъ узнавать о «необыкновенныхъ вещахъ», распространяемыхъ про меня «своеобразной защитницей нео-теософіи» и ея друзьями, когда все это зашло ужь слишкомъ далеко — я, длать нечего, ршился въ моемъ разсказ сообщить, ради рельефной иллюстраціи, и о теософскомъ мщеніи.
Древо познается по плодамъ его. Теософское древо старались представить прекраснымъ. Блаватская объявляла, что величайшіе негодяи и даже преступники, попавъ въ члены ея «всемірнаго братства», длаются святыми. Ну такъ вотъ — не безъинтересно было взглянуть на дйствія этихъ «святыхъ», на т средства, какими они укрпляли и укрпляютъ свое «общество», какими они боролись и борятся за «свою истину» и за представительницу ея — Блаватскую. Я и показалъ, — и опять, силою вещей, на моихъ страницахъ, появилась г-жа Y. Я привелъ (стр. 250–269 «Изиды») мой знаменательный разговоръ съ этой дамой (тогда она выразила на словахъ, а затмъ постаралась доказать и на дл, хоть и не совсмъ удачно, свою «житейскую мудрость»), характерные отрывки изъ ея писемъ и письма Гебгарда о ея «показаніяхъ» и роли въ Эльберфельд…
Но вотъ г-жа Желиховская (совершенно отдленная въ «Изид» отъ г-жи Y.) объявляетъ въ своей брошюр и даже на ея обложк, что г-жа Y. (И-грекъ) — это… она! Г-жа Желиховская пишетъ (стр. 1 брошюры), что не иметъ «необходимости скрывать или особенно (!!) стыдиться своихъ словъ и писемъ» и ничего не иметъ противъ ихъ опубликованія. Оно конечно — извстность вещь пріятная для литературной дамы, а я предоставилъ ей своей «Изидой» такой прекрасный случай къ легкому полученію «весьма лестной» извстности! И г-жа Желиховская поспшила печатно воскликнуть: «Слушайте! да послушайте же! г-жа Y. (И-грекъ), та самая, которая… — вдь это я!»
И такъ, значитъ, это она является первой и компетентной свидтельницей и разоблачительницей теософскихъ обмановъ своей сестры, оказывая этимъ, прежде всего, значительную услугу лондонскому «обществу для психическихъ изслдованій», столь нелюбимому ею!
Это она первая открывала мн глаза, въ начал лта 1884 года, на «безсовстность и преступность» желаній и просьбъ Блаватской, къ ней обращенныхъ! Это она, въ конц 1885 года, дала мн самыя ужасныя, подавляющія свднія о жизни и дятельности своей сестры, посл которыхъ я увидлъ, что хоть сколько нибудь щадить Блаватскую даже передъ какими угодно иностранцами — невозможно! Это она, въ ма 1886 года, пріхавъ въ Эльберфельдъ, вдругъ забыла все что знала, говорила и писала, разршила «свою совсть», перестала бояться «преступленія» — и сдлалась persona gratissima Блаватской и теософовъ, ихъ свидтельницей, заступницей, прославительницей въ Россіи! Конечно… чего же тутъ «особенно» стыдиться! Но хоть и не «особенно», а всежь таки, видно, стыдненько г-ж Желиховской и она чувствуетъ желаніе «оправдаться». Съ этой цлью она объясняетъ своимъ читателямъ, что я… пожалуй… заколдовалъ ее, ея дтей и даже Блаватскую! сдлалъ «внушеніе и дурманное ослпленіе», пустилъ въ ходъ свой «fluide», дйствовавшій магнетически (стр. 65 брошюры). Я, видите ли, занимался магіей и желалъ «возвратиться въ Россію прообразомъ моего „князя-мага“ въ роман „Волхвы“ (стр. 31 брошюры)». Г-жа Желиховская подозрваетъ даже, что я занимался «черной магіей» (стр. 3З).
Находчивость необыкновенная!! Вдь вотъ же пишутъ, въ «Новомъ Времени» и другихъ газетахъ, о какихъ-то «заколдованныхъ жабахъ»,
Но тогда, увряетъ г-жа Желиховскай, я могъ все! Я пріхалъ осенью 1885 года въ Петербургъ — и оказался ихъ «самымъ близкимъ и дорогимъ пріятелемъ». Я бывалъ у нихъ «ежедневно»(?!).«…Онъ еще боле, пишетъ г-жа Желиховская, — заинтересовалъ всхъ насъ своими живыми разсказами, своими оригинальными мистическими (?!?) воззрніями на все въ мір и своей добродушной искренностью, иногда доходившей до рзкости. Эту послднюю черту онъ такъ искустно себ усвоилъ, что положительно очаровалъ насъ своей правдивостью (стр. 119)». Ну, словомъ, я «черный магъ, жабный заколдовыватель»! Вотъ они какіе бываютъ!.
Однако въ чемъ же заключалась эта моя «добродушная искренность» и т. д.? Въ томъ, увряетъ г жа Желиховская, что я «искустно возбуждалъ ихъ гнвъ противъ Блаватской и ссорилъ ихъ съ родными. „Возбуждалъ онъ (гнвъ) не для чего иного, какъ чтобы заставлять меня и моихъ, — объясняетъ г-жа Желиховская, — проговариваться въ минуты крайняго возбужденія, — и давать тмъ возможность увеличивать то скопленіе свдній, котороо г-нъ Соловьевъ такъ картинно называетъ своимъ багажемъ (стр. 124–125)“.
Дале г-жа Желяховская увряетъ, что я выдумывалъ какія-то „невравды“ (совтую ей внимательно прочесть письмо Блаватской 1875 года, на стр. 314 „Изиды“, — тогда она ужь не ршится говорить, будто что я либо [132] выдумывалъ, когда дружески давалъ ей возможность распутать и уничтожить то, что считалъ тогда напраслиной и клеветою). Я довелъ ее, бдную, моимъ коварствомъ до „безумія“, такъ что она потеряла сообразительность — и все кончилось тмъ, что „когда я дошла до полубезумія, а дти мои до крайней степени ярости за меня, — тщательно принималось къ свднію и записывалось все, что могло сорваться съ языковъ нашихъ въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ раздраженіемъ смысл (многознаменательное признаніе не только за себя, но даже и за своихъ дтей: когда он раздражены — он самымъ крайнимъ образомъ преувеличиваютъ смыслъ фактовъ, т. е., въ доподлинномъ перевод на обыкновенный русскій языкъ — лгутъ. Въ данномъ случа я съ г-жей Желиховской спорить и прекословить не буду). Къ такого рода „багажу“ г-на Соловьева принадлежатъ и т мои письма, которыя онъ нын напечаталъ подъ прозрачнымъ покровомъ даннаго имъ мн прозвища, — буквы Y. (стр. 125, 126)“.
132
«что я либо» — должно быть «я что либо». — Прим. ред. Викитеки.
Вотъ ужь тутъ я „дйствую на разстояніи“! Я сижу въ Бретани, а г-жа Желиховская, доведенная до „безумія“ моими „флюидами“, проговаривается мн изъ Петербурга и пополняетъ мой „багажъ“. Ну какъ же не „черная магія“ и не „заколдованныя жабы“!
Если кому придетъ охота — пусть внимательно сравнитъ XXIV главу „Изиды“ и страницы 119–127 брошюры. Изъ этого сравненія будетъ ясно, что г-жа Желиховская только ухватилась теперь за свое, произведенное моими чарами, безуміе какъ за единственную соломенку спасенія. Въ дйствительности же она поступала тогда въ здравомъ разум и полной памяти.
О томъ, какъ врно передаются мои faits et gestes того времени можно судить по такому обращику: на 109 стр. брошюры говорится, что я во прізд въ Петербургъ (начало октября 1885 г.) „не только врилъ возможности существованія махатмъ; но и ждалъ отъ нихъ благостыни (какой?!)“. А на страниц 119: „Тутъ впервые (это относится къ тмъ же днямъ, къ моему прізду въ Петербургъ 1-го октября (стараго стиля) 1885 г.) стали мы слышать отъ него сомнительные, даже недружелюбные отзывы о сестр моей и ея дл“. — Гд же тутъ правда? этого не разберетъ и самъ мудрый Кутъ-Хуми!.
Однако и по толкованіямъ г-жи Желиховской выходитъ, что я заколдовалъ ее и привелъ въ безуміе и раздраженіе, во время котораго она давала мн свои показанія о Блаватской „въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смысл“, — лишь зимою 1885–1886 года. Въ начал же лта 1884 г., въ Париж, судя по ея словамъ, она была въ здравой памяти. Что же это такое она мн говорила въ парк Монсо? Она теперь восклицаетъ: „Охъ! Боже мой, какъ много лишнихъ словъ вложилъ мн въ уста г-нъ Соловьевъ во время нашей прогулки по Парижу (стр. 30)“… Что я никакихъ лишнихъ словъ не вложилъ ей въ уста — да свидтельствуетъ ея нижеслдующее письмо отъ 27 октября 1884 года: