Созерцатель
Шрифт:
На следующий день я снова сидел в кабинете и читал рукопись. И опять обольщение гениального текста подхватило меня «потоком сознания» и унесло в космические высоты «сияния чистого разума». Только к моим вчерашним ощущениям прибавилась тонкая смертная тоска, сидевшая в глубине сердца острой занозой. А это уже не «лёгкая поступь безумия», это шаги Командора! Наконец, я оторвался от книги, встал и подошел к огромному окну. Передо мной открылась обширная панорама центра Москвы с оживленными проспектами, пиками высоток, блестящим изгибом реки. Откуда-то издалека донеслось эхо монотонной молитвы. В сердце вспыхнул огонь, и в тот миг я понял чётко и определённо: участвовать в черной серии, в создании гениальных, но воистину чёрных книг я не буду!
В
На следующий день позвонил мне главный редактор и попытался вразумить. Я ему рассказал о том, что думаю о серии, авторах и издательстве. Он напомнил, как учил меня делу, как помогал по-дружески, как выращивал из меня профессионала. «Берём чахлое тельце текста и методом шлифонеза и передописа делаем из бяки шедевр!» Я оставался непреклонным. Тогда в ход пошли угрозы. И наконец, он объявил, что издательство перешло в собственность другого хозяина, поэтому все прежние акции аннулированы. А это значит, что и дивидендов мне так же больше не видать как собственных ушей.
Странно, когда работаешь среди людей и чувствуешь свою необходимость, этого нет. Но стоит несколько дней посидеть дома без работы, походить вокруг спящего телефона, как на тебя наваливается нечто настолько тяжелое, что и слово подобрать этому непросто! Я безнадежен – вот что навязчиво лезет в голову в такие минуты.
Судьба трижды дарила мне шанс выбраться из трясины и, каждый раз я их – один за другим – пропускал мимо. Это как девушка из мечты. Вот она идет к тебе и приветливо улыбается… А ты вдруг вспоминаешь, что на тебе несвежая рубашка, на галстуке пятно от соуса, а в животе громко урчит от перехваченного наспех беляша. И ты малодушно опускаешь глаза, только что любовавшиеся прекрасным цветком – девушкой красивой, стройной, со вкусом одетой, благоуханной, к тому же, очаровательно улыбавшейся тебе одному в огромной толпе; дивному цветку, падавшего в твои ладони с неба. А она обескуражено проходит мимо, а ты еще трижды боковым зрением ловишь на себе её растерянный взгляд и чувствуешь себя полным подонком.
Именно в таком состоянии сидел я напротив Игоря в кофейном клубе. Я, как водится, жаловался на жизнь, он меня успокаивал. Видимо, как-то мои слова о безработице дошли до других членов клуба, потому что из тени вышел антиквар и сказал, что завтра он заедет за мной, чтобы устроить занимательную экскурсию.
Утром, на самом деле, он подкатил на черном «мерседесе» и повез меня в подмосковные туманы. Мы посетили несколько загородных коттеджей, автомобильный салон, конюшню и птицеферму. Валерий Васильевич объяснял, каким образом эти хозяйства дают ему прибыль. Позвонил и вызвал на встречу каких-то «ребят», с которыми обедали в ресторане, стилизованном под трактир. «Ребята» при беглом знакомстве оказались банальными бандитами: золотые цепи на бычьих шеях, татуировки на пальцах, специфическая речь. Мне ничего не оставалось, как смотреть и слушать, не принимая участия в этом спектакле. Наконец, режиссер поднял руку, сверкнув увесистым бриллиантом, и повернулся ко мне всем корпусом:
– Андрей, я собираюсь переключиться на международную деятельность. Мне нужен здесь, в России, управляющий с годовым окладом в сто тысяч долларов. Я предлагаю эту работу тебе. Собственно, твоё дело – это собирать деньги и отправлять мне. Вот эти орлы будут тебя охранять и решать все проблемы с должниками.
Представил себе сотню тысяч долларов, сложенных вместе. Следом за этой пачкой всплыли в трепетном сиянии иномарка, дом на реке с яхтой, роскошные магазины и неведомое чувство внутреннего ощущения платежеспособности, сладкого, должно быть, опьяняющего чувства. И вот у меня уже другой статус, круг знакомых, в облике – уверенная вальяжность. …И даже,
Но вот это уплыло, а на смену пришли совсем другие мысли. Вспомнилась истерика антиквара в банке во время приезда Игоря. Там всё прошло идеально, даже без опозданий, но я видел, как человек во время обычного ожидания взвинчивал себя до предынфарктного состояния. Чего же способен он натворить, если на самом деле случится нечто неординарное: недостача искомой суммы, наличие фальшивых купюр или – о, ужас! – предательство одного из низовых сборщиков подати с исчезновением вместе с крупной суммой! Мне сразу представилось, как глаза этих «ребяток» наполнятся аспидной злобой, мускулы – разрывной силой, и всё это устремится на меня… О, нет! Лучше нищета, чем постоянный страх и непрестанное ожидание казни. Нет! – это я сказал себе и про себя. Когда-нибудь потом я обязательно скажу это антиквару, но хотя бы в отсутствие этих горилл.
Деликатесная композиция на моей тарелке осталась нетронутой. Моё настроение стало таким… подавленным, что ли… Антиквар еще не знал моего ответа, но подозревая неладное, ни в коем случае не желал услышать моё «нет» сейчас. Он смягчился и поспешил отправить меня домой «подумать». И мы к обоюдной радости расстались.
Безработным я ходил всего три дня. Во второй половине четвертого дня получил предложение работать в православном издательстве. Оклад предложили так же весьма символичный – пятнадцать тысяч, только не долларов, а рублей. Ну, здравствуй, привычная, до боли в сердце, родная нищета! Вручили мне труды одного знаменитого преподобного и сказали: «Сделай из этого фолианта в тысячу страниц компиляцию страниц на семьдесят». Сделал, сдал и получил первую похвалу.
Потом все это повторялось много раз. Вроде бы все нормально, только душа моя была не на месте. Книги выпускали, их продавали, но никакой отдачи я не видел. То ли дело беллетристика: то скандалы, то суды, то премии с грандами – всё какая-то бурная жизнь. А тут – кто читает, зачем и есть ли польза – не понятно. Я отдавал себе отчет, что православный читатель далек от страстного восприятия книг, его оценки тихи и спокойны, но не настолько же, чтобы вообще никакой реакции. Узнал у коллег, которые занимались изданием художественных книг. О, там наблюдалось нечто совсем другое: и жизнь, и слёзы, и любовь! Вот тут я и ощутил, как мощно потянуло меня написать книгу самому.
Немалым толчком к тому послужила просьба Игоря. Как-то он принес рукопись и сказал:
– Игумен из нашего храма попросил передать тебе эту книгу. Попробуй определить, есть ли талант у этого автора. Как решишь, так и будет. Автор или получит благословение или нет.
– Слушай, Игорь, не слишком ли большую ответственность вы на меня возлагаете? Некоторые авторы после отказа опускаются в такой омут отчаяния, где и до суицида недалеко.
– Ну видишь, Андрей, ты сам всё понимаешь. Так что будешь осмотрительным и осторожным в оценках.
Остались мы с рукописью наедине. Занимался домашними делами, гулял, ходил в магазин, и постоянно чувствовал, как рукопись зовёт к себе. Наконец, время, отведенное правилами приличия на отлёжку рукописи, истекло. Я взял распечатанные на принтере листы, скрепленные скоросшивателем, изучил титул, оглавление, веером пролистал и опустил на колени. Мне стало понятно, что это – сборник философских очерков, стихов и несколько рассказов.
Сначала взялся за стихи. Между третьим и четвертым почувствовал, как нечто похожее на злорадство проникло в мою грудь: стихи оказались грубосколоченными. Чуть не в каждой строфе имелись нарушения ритма. Рифмы были или затасканными, или оказывались грубоватыми созвучиями. Если бы у автора при этой неаккуратности имелся хотя бы смысл, который бы извинял недочеты, перекрывал их, но и смысла там что-то не наблюдалось. В нескольких местах упоминался Господь, Ангел, рай – но это только усугубляло вину за небрежность автора.