Спасите, мафия!
Шрифт:
— Катя-сан, теперь я каждый день буду пить парное молоко!!!
— Да кто ж тебе запрещает? — рассмеялась я вновь и, покачав головой, встала напротив нашего спортсмена. — Допивай и потопали кроликов кормить, горе мое луковое.
— Почему это «горе»? — оскорбился Рёхей, возвращаясь к поглощению молока. Правда, на этот раз совсем не стараясь его заглотить одним махом.
— А потому что, скажи мне честно: стоило, учитывая какая это вкусность, от него шарахаться, как от чумы? — фыркнула я, складывая руки на груди.
— Ну… Наверное, нет, — протянул тот. — Но уж больно непривычно видеть процесс его добычи! —
— Да у нас коровки всегда чистые! — возмутилась я, упирая руки в боки. — Откуда запаху взяться? А вкус… Что, он потом выветрился бы, после охлаждения, что ли?
— Ну… приятный-то выветривается? — выкрутился боксер.
— Так остывает же, — развела руками я. — Допивай давай быстрее, зайцы заждались!
— Ага, — кивнул Рёхей и, одним глотком допив молоко, поставил пустую кружку на невысокий столбик у окна, подхватил два бидона и помчал к дому.
— Вот неугомонный, — улыбнулась я и подняла два оставшихся бидона.
Однако донести молоко до дома мне не дали. Главный Штирлиц Орловской губернии подрулил ко мне, ни слова не говоря забрал у меня бидоны и пошлепал к дому. Это ж на каком баобабе вырос колокольчик, раз наш господин «Я один и мне на общество чхать, но я его с удовольствием разрежаю» решил помочь ближнему своему не путем изничтожения напавших на него травоядных, а путем простого переноса относительных тяжестей?.. ООС, сгинь! А хотя нет, останься, мне такой Глава Дисциплины хоть шею не свернет, ежели я нарываться не стану… Или всё-таки свернет? Боюсь, второй вариант верен…
Я пошлепала к колонке, прихватив ведро с мусором, кружку и ведро воды, и, избавившись от лишнего и помыв утварь, ломанулась домой — проверять, куда эти деятели молоко запихнули, потому как Рёхеюшка наш экстремальный вечно наводил в холодильнике бедлам, засовывая бидоны так, что половину пакетов с хавчивком сминал. Однако, к счастью, Хибари-сан, пришедший домой после этого экстремала с жаждой деятельности, за ним кавардак убрал, и в холодильнике царил идеальный порядок. Сам же дисциплинарный вождь куда-то смылся, а я, с ухмылкой на полфейса, поскакала к клетке с кроликами — напомнить Рёхею, что он так и не успел покормить коров. Потому как мне этим заняться он всё равно не дал бы.
Конец POV.
Мир Мейфу — это мир вечноцветущей сакуры. Мир полный проблем и забот, точное отражение мира живых, за одним исключением — смертных в нем нет, а шинигами куда меньше, нежели людей. Одиноко стоящий Дом Тысячи Свечей — это вечное пристанище покоя и тишины, поскольку живых или же относительно живых существ в нем обитает всего двое. Гробовая тишина сковывает вечно мрачные стены, озаренные синим пламенем символов жизни смертных, и лишь иногда ее разрывает странный, надрывный, громкий смех. Однако как только звуки мужского голоса замирают, Дом Тысячи Свечей вновь впадает в анабиоз, и тишина, окутывающая его, становится еще более вязкой, давящей, пугающей… Ведь в гробу всегда тихо, не правда ли?..
Граф, прозрачное существо, заметное лишь благодаря белым перчаткам и серебристой половинчатой маске, сидел в кресле за столом своего кабинета и читал книгу, написанную благодаря колдовству, похожему на магию, заставившую начать проявляться строки в Книге Судеб. Графу оставалось лишь придумать главную сюжетную
— Кого я вижу! И что же тебя сюда привело, дорогой мой? Неужто наше маленькое дельце? Так Ватсон тебе должен был всё передать, и решение свое я не изменю. Ай-яй-яй, тащился сюда, в мою скромную обитель, за тридевять земель, в тридесятое царство, чтобы услышать всё тот же ответ! Но что же ты? Либо присаживайся и поболтай со мной, либо — до свидания, потому как я не изменю своего решения, ты же знаешь: я дико упрям! И угрозы на меня не действуют, равно как и посулы, а совесть — настолько отдаленное от меня понятие, что с моего берега ее и не разглядеть.
— Я пришел не переубеждать тебя, — едва слышно произнес гость приятным тенором, пройдя к столу и опускаясь в кресло напротив Графа. Черная ткань плаща, с шорохом скользнув, явила миру вечно падающих розовых лепестков затянутые в кожаные перчатки аристократические мужские руки. Хоть существо и говорило едва слышно, в голосе его звенел металл, а аура вокруг него была настолько ужасающей, что любое существо в здравом уме подчинилось бы любому его приказу, но… Либо Граф не был в «здравом уме», либо, что вероятнее, он попросту был бесстрашен, и потому он, рассмеявшись, задал вопрос:
— Так чего же ты хочешь, дорогой мой? Неужто решил свернуть лавочку и прекратить ставить на бедных девочках эксперимент? А я только вошел во вкус! В сердце одной из них начало зарождаться это глупое чувство под названием «любовь», как сказала Книга Судеб! Неужели мы всё прервем еще до кульминации и превращения сказки в кошмар, а?
— Нет, — прошелестел едва слышно посетитель, глядя на Графа из-под низко опущенного капюшона. — Однако я желаю обговорить новые условия.
— Ути, Боже мой, какая забота о ближнем! — усмехнулся Граф и опустил подбородок на сложенные друг на друга ладони. — Тебе это несвойственно, дорогуша. Ты стираешь глупых смертных с лица земли, не думая о последствиях и боли их родных, а тут проявляешь сострадание к трем глупеньким девчушкам? С чего бы? Мы с тобой знакомы много веков. Что-то здесь не чисто.
— Это не касается тебя, Граф, — прошептал мужчина в плаще. — Итак, приступим. Обсудим твою плату.
— Ой-ёй-ёй, как ты серьезен — у меня аж мурашки по коже бегут, — рассмеялся призрачный шинигами, всплеснув руками, и, откинувшись на спинку черного кожаного кресла, протянул: — Моя плата всё та же. Боль этих глупых девочек. Я обговаривал с тобой ее в самом начале и выдвинул условие — его я изменять не собираюсь. Иначе игра станет скучной и неинтересной. Я смягчил ее, как и было оговорено, до того самого уровня, но не ниже. Ты же знаешь, дорогуша, я существую в этом прогнившем мире так давно, что развлекаю себя чем только могу! Какой смысл мне сейчас еще смягчать цену этого крошечного эксперимента?