Спасти кавказского пленника

Greko

Я знал, что я буду очень нежен. Мебель сегодня «выживет». Я не хотел причинить ей какую-либо боль. Я хотел, чтобы ей понравилось, в общем-то, лучшее занятие на свете. Страсть, бешеный секс, сломанные стулья — все это, безусловно, у нас будет. Потом. Много раз. Но не сегодня.

Я долго подготавливал Тамару. Дожидался, пока она перестанет дрожать, расслабится. Ждал, когда колок, так натянувший струну её тела, чуть провернется обратно. Чтобы струна, готовая уже было лопнуть от напряжения, ослабла. И теперь ей ничего не угрожало.

Тамара чуть вскрикнула.

Но с радостью и облегчением. Улыбнулась. Обняла меня. Открыла глаза. И сейчас в её глазах была поразительная смесь восторга и любопытства. Ей нравилось то, что происходит. Она реагировала на каждое мое движение, отвечая протяжным тихим вздохом. И в то же время она оценивала эти новые, впервые испытываемые ощущения.

Я двигался вперёд, буквально миллиметрами. И каждый этот миллиметр вызывал у Тамары более протяжный вздох. Менял ритм её дыхания. Заставлял сильнее меня обнимать. Любопытство исчезло. Ему сейчас уже не хватало места в её голове. Всё было занято ощущением надвигающегося невиданного наслаждения. Колок начал обратное движение. Казалось, что её руки и ноги окаменели. Тело начало выгибаться. Ни дыхание, ни крики она уже не контролировала.

— Я люблю тебя, Тамара! — успел произнести, делая последние движения.

Длинный протяжный крик мне был ответом. Одновременно с ним спина Тамары буквально взлетела в последнем изгибе. И сразу после этого рухнула обратно. Руки и ноги её, бывшие до этого каменными столбиками, в секунду обратились в ватные. Струна лопнула!

…Она долго приходила в себя. Я с некоторым напряжением смотрел на неё. Ждал. Ей понадобилось время, чтобы успокоить дыхание. Потом она улыбнулась. Открыла глаза. Увидела моё лицо, на котором явно читался вопрос: хорошо ли было моей царице? Тут она неожиданно сладко потянулась, а потом засмеялась. И это был смех не девушки. Это был уже смех женщины. Тот самый грудной, низкий смех, который сводит мужчин с ума.

…Вместо ответа, Тамара, чуть приподняв голову, поцеловала меня. Потом опять откинулась. Сладко выдохнула.

— Это лучшее, что я испытывала в жизни! — опять засмеялась. — Мы будем делать это много раз! Да?

— Да!

Тут она меня удивила. Будто что-то вспомнив, похлопала меня по спине, заставляя с неё слезть. Я подчинился. Она вскочила. Подбежала к столу. Зажгла свечку.

— Ты чего? — я не понимал, что происходит.

Она подбежала со свечой к кровати. Опять шлёпнула меня, заставив отодвинуться. Наклонила свечу к простыне. Наконец, я понял! Ей нужно было это подтверждение. И ей нужно было, чтобы и я убедился в том, что именно я её первый мужчина.

— Вот! — с детской непосредственностью указала мне.

Я кивнул.

— Вставай! — тут же приказала.

Я встал. Она сорвала простынь. Сложила её. Сбегала к комоду. Достала новую. Стала застилать. Я не мог оторвать от неё глаз. Все-таки, впервые видел её обнаженной. До того лишь мельком. И уже посылал благодарности Господу за то, что он меня одарил такой красоткой!

— Нравлюсь? — Тамара чувствовала мой взгляд.

Как раз наклонилась, разглаживая простынь. Сдержаться

я уже не мог. Подошёл, обнял.

— Уууууу! — оценила Тамара. — Готов опять? Так быстро?

— С тобой я, как… Всегда готов! А ты?

— Сейчас узнаешь!

А я с того памятного дня, когда она меня лупасила в черкесском ауле, знал!

…Светало. Просто лежали. Улыбались. Я нежно хлопнул её по попке.

— Доволен? — хохотнула Тамара. — Всыпал, наконец?

— Да!

Тамара ничего не ответила. Уже спала.

Я еще полежал некоторое время, любуясь моей грузинкой. Потом тихо встал. Оделся. Вышел из дома.

Во дворе сидел Бахадур. Видимо, он так и не ложился. Я присел рядом. Он посмотрел на меня с улыбкой.

«Хорошо?» — безмолвно спросил.

«Хорошо!» — так же безмолвно ответил я.

«Хорошо!» — кивнул алжирец.

Потом указал мне на гору на противоположном берегу. Я посмотрел. Было на что!

Посредине крутого, лишенного растительности склона Мтацминды, Святой Горы, белела скромная башенка церкви Святого Давида. К ней вела тропа, извивавшаяся подобно длинной ленте гимнастки. И она, эта тропа, не серела мертвым камнем. Напротив, она все время была в движении — в белом непрерывном потоке тифлисских женщин и девушек, укутавшихся в покрывала.

Четверг!

Словно бросая вызов силам природы, этот живой ручей стремился вверх. Ударялся в подножие церкви и рассыпался на мелкие белые точки на окружавших церковь склонах. Будь я поближе, может и пришла бы мысль о лебедях, о которых толковал брат Тамары. Но отсюда, от Авлабарской горы, эти белые точки смотрелись как пух одуванчиков, разбросанный безжалостным ветром странствий.

Этот ветер и меня звал в путь. Пора собираться!

Я зашел на минуту в дом и вернулся во двор. Нес в руках подарок Бахадуру. Ту самую шпагу-трость, что выдал мне в насмешку Каца во дворе князя Шервашидзе.

Показал алжирцу, как управляться с замком. Вытащил клинок. Всего полуметровой длины, на шпагу он, конечно, не тянул. Зато легко гнулся в дугу, стоило его упереть в землю. Бахадур неверяще смотрел на новую игрушку. Прямая ручка, заканчивающаяся головой верблюда. Отсутствие гарды и упора. И мавританские узоры на лезвии.

Я вспомнил слова, сказанные в Трабзоне моим албанским приятелем Ахметом о любимом оружии алжирцев.

— Похож на флиссу? — спросил я Бахадура.

Он энергично закивал. Показал пальцами небольшую разницу. У флиссы, в отличие от подаренного мною клинка, должно было быть немного изогнутое лезвие.

Я ткнул пальцем в клеймо на лезвие.

— Толедо! Лучшая испанская сталь!

Бахадур прижал к груди ножны-трость, как долгожданного ребенка. Бережно принял оружие из моих рук. Пару раз взмахнул. Баланс, естественно, оставлял желать лучшего. Но его это не смутило. Таким клинком нужно не фехтовать, а бить один раз. Исподтишка и наповал. Или собак отгонять, как это делали джентльмены в Европе. Но лучше Бахадуру об этом не знать.

— Пойду собираться!

— Я помогу! — сказал алжирец, вкладывая клинок в ножны-трость.