Спираль
Шрифт:
«Предположим, что Георгадзе рассказал ему о своих теоретических выкладках и результатах экспериментов. Невероятно, более того, даже думать об этом несерьезно, но, допустим, академик в самом деле сказал нашему двадцати — двадцатитрехлетнему оболтусу, что его исследование заперто в сейфе. Допустим, рассказал, как я растянулся в номере или какое кольцо купил Ларисе Владимировне. Но откуда он узнал, что оно японское, — я ведь ни словом не обмолвился о нем академику? Возможно, Лариса Владимировна проговорилась. Хорошо, допустим, она проговорилась. Скажем, академик сообщил мальчишке и о немецком, сколь потешно звучит мое — „без акцента“ —
Отар Кахишвили осторожно перевернулся на другой бок.
«А как быть с деталями? С теми поразительными, не похожими на рассказанные деталями. С какой скрупулезностью описал он одежду! А стол? Он словно в самом деле видел, где стоял начатый коньяк, а где пустые бутылки из-под боржома. Как детально обрисовал стоящего у зеркала Георгадзе. Невероятно, чтобы академик до таких мелочей рассказывал кому-то случившееся в тот день! Господи, с какой точностью, с каким динамизмом он обрисовал все — как академик подтягивал галстук, как я сидел в кресле, как Георгадзе попросил меня налить, как я взялся за коньяк, как он, не оглядываясь, поправил меня — не коньяк, а боржома из холодильника. У меня было такое впечатление, будто этот Коринтели прокрутил назад пленку видеокассеты двух последних лет и остановил точно на том дне.
Что делать?
Может быть, сейчас же позвонить ему и завтра в моем кабинете переговорить обо всем?
Или лучше наведаться к нему? Может быть, его квартира даст мне какую-то информацию, поможет разобраться, наведет на верный путь?!
А может, лучше поехать за город? И там на лоне природы или в машине туман рассеется быстрее, и я лучше узнаю, кто такой Рамаз Коринтели, что он за человек?
Может быть…
Господи, я с ума сойду!»
Мысли, мелькавшие в голове Кахишвили, словно попадавшие в громоотвод и разряжавшиеся в землю молнии, ударяли прямо в сердце. Вместе с болью всю нервную систему пронзали щелчки и потрескивание электрических разрядов, бивших в сердце.
«Завтра же позвонить! Завтра же встретиться! Нечего медлить. Потом будет поздно. И сердце не выдержит такой нервотрепки!
Может быть, Коринтели известен и шифр? — вдруг стукнуло в голову Кахишвили, — Как я до сих пор не додумался до этого?! Разумеется, известен, если он и вправду ясновидящий!
Если не известен — сомнений нет, специально собрал сведения, чтобы подстроить мне ловушку.
Сейчас же повидать его, сейчас же звонить! — Кахишвили решительно поднялся. — Нет, нельзя. Надо успокоиться. Но годится обнаруживать волнение, интерес да и… страх вдобавок, — признался он самому себе. — Не то совсем осмелеет и обнаглеет, захочет связать меня по рукам и ногам, подчинить целиком и диктовать свои условия!»
Сидя в кровати, Кахишвили откинулся на подушку. Стараясь успокоиться, уставился в потолок.
«Надо побороть себя!
Надо побороть!
Только через два дня позвоню ему, только через два дня! И ни часом раньше! Поспешность погубит дело!»
Окончательное решение как будто немного успокоило.
Кахишвили почувствовал голод. От души
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В серых «Жигулях» сидели двое — Рамаз Коринтели и Сосо Шадури. На углу Хобской, параллельной Ладожской улице и отделенной от нее четырьмя кварталами, остановились на несколько минут. Они прибыли точно в предусмотренное планом время — без пяти четыре. Через две-три минуты должен был показаться «КамАЗ» с Серго Хазарадзе за рулем.
Шадури и Коринтели только что проехали по Ладожской, внимательно осмотрев ее. Ничего подозрительного не заметили. Чуть подальше высадили Нодара Миминошвили. В случае непредвиденной опасности он подает знак Серго, и «КамАЗ» не останавливаясь промчится по Ладожской, сам Нодар сядет в «Жигули», следующие по пятам за грузовиком, и машины разъедутся по разным улицам.
Стояла душная, мглистая ночь. Днем не было ни облачка, немилосердно пекло солнце, а к вечеру небо обложило тучами. Струящееся от размякшего асфальта тепло тяжело навалилось на город.
Рамаз вытер пот.
«Неужели я волнуюсь? Но если волнуюсь, то почему чувствую себя легко и свободно?»
Он не понимал, что происходит с ним. Одно было ясно: предстоящая операция и ее сложность доставляли ему истинное удовольствие.
Может быть, параллель не совсем точна, но он ощущал такое сладостное, смешанное со страхом волнение, будто спешил на свидание с прекрасной незнакомкой, ожидая его с сердечным трепетом и опасаясь, что она может и не прийти.
Вдруг донеслось урчание «КамАЗа».
Сосо вылез из машины, поверх номерных знаков прикрутил проволокой толстые картонки с другим номером, надежно скрыв старые, сел на место, завел мотор и, пропустив вперед нагнавший их «КамАЗ», метрах в тридцати последовал за ним.
У Рамаза зачастило сердце. Настроение, однако, не изменилось, наоборот, ему не терпелось побыстрее приступить к операции.
Через два квартала они выехали на Ладожскую улицу. Рамаз издали заметил Нодара Миминошвили. Несмотря на плохое освещение улицы, он отчетливо увидел, как тот сделал знак Серго — все, мол, в порядке.
Рука Рамаза невольно скользнула к револьверу и замерла на бедре.
— Будь осторожнее, он на предохранителе, не начни стрелять с бухты-барахты, как в прошлый раз! — опасливым шепотом предостерег его Сосо.
— Не боись! Это так, на всякий случай. Я уверен, сегодня нам не придется стрелять! — негромко хмыкнул Рамаз.
Все завязалось несколько дней назад. Сосо Шадури остановил машину и пошел покупать сигареты. Вернувшись, он обнаружил в ней незнакомого тощего, неприятного на вид парня лет двадцати — двадцати двух.
— Меня зовут Робертом! — сказал тот, едва Шадури сунулся в машину.
— И что же?
— Хочу навести тебя на дело.
— Ты? — Шадури насмешливым взглядом окинул тощего бледного парня с лихорадочными глазами.
— Да, я!
— Ты кто, я тебя знать не знаю!
— Откуда тебе меня знать, я из магазина.
— Из какого? — заинтересовался Сосо. Он интуитивно почувствовал, что тут нет никакого подвоха.
— Из «Радиотехники», что на Ладожской. Сегодня получили из Японии партию видео- и портативных магнитофонов последней модели.