Сталин. История и личность

Такер Роберт

«Смена вех» была перепечатана в Советской России, широко обсуждалась в среде большевистских руководителей; ее наряду с последующими сочинениями группы разрешили к распространению среди «буржуазных специалистов», работавших на советский режим, многие из которых позитивно восприняли ее патриотическую философию. Ленин, прочитав сборник, заявил своим товарищам, собравшимся на XI съезд партии в 1922 г.: «Я думаю, что этот Устрялов этим своим прямым заявлением приносит нам большую пользу... Этакие откровенные враги полезны, надо сказать прямо. Такие вещи, о которых говорит Устрялов, возможны, надо сказать прямо... История знает превращения всяких сортов... Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это основная и действительная опасность».

Опасность, объяснял Ленин, заключалась

в подрыве культуры, поскольку бывшие чиновники и другие оставшиеся в наследство от прежнего режима работники советских учреждений могут заразить своих коммунистических хозяев старыми российскими бюрократическими привычками и образом мыслей. Для того чтобы разъяснить эту точку зрения, Ленин употребил весьма сильное сравнение. Он напомнил, что в исторических книгах зафиксировано, что порой одна нация завоевывает другую. «Но что бывает с культурой этих народов? Тут не так просто. Если народ, который завоевал, культурнее народа побежденного, то он навязывает ему свою культуру, а если наоборот, то, бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю»²⁰. Опасность состояла в том, что вместо преобразования все еще упорно сохраняющейся культуры старой России может со временем произойти русификация новой, большевистской культуры, превращение революции в русицизм.

Поскольку Ленин видел в политической революции лишь средство, при помощи которого большевики создали себе возможность построить социализм в России, он никогда не допускал, что октябрьский переворот был преждевременным в свете того, что социалистические революции в европейских странах так и не произошли. Он предал анафеме марксистов-меньшевиков — «наших европейских филистеров», как он их называл, которые считали ошибочным для социалистов брать власть в столь отсталой в культурном отношении стране, как Россия. Весьма вызывающе он отвечал, что если для строительства социализма необходим, как они говорят, определенный уровень культуры, то «почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»²¹.

За вызывающим тоном, однако, крылось тревожное осознание Лениным, часы жизни которого уже были отмерены, что постепенное преобразование нэповской России в социалистическое общество было в предстоящий период не единственной возможностью. Как он признавал в своей речи на XI съезде партии, существовала альтернативная возможность того, что в соревновании культур старое одолеет новое. Ужасная сила старой российской привычки может в итоге взять верх. «Нация-завоеватель» (большевистская революция) может быть подорвана изнутри «покоренной нацией» (культурой русского царизма). Беспокойство Ленина по поводу такой возможности переросло в глубокую тревогу, когда ему стало ясно, что «реальная и главная опасность» может таиться и кое-где еще помимо советских служащих, придерживающихся взглядов «Смены вех», или бывших чиновников, которые внедряли царистские нравы в большевистскую администрацию.

Но, скорее всего, опасность эта могла лежать на самом верху: в восприимчивости некоторых высокопоставленных большевиков к этим влияниям, в их готовности поддержать реакционные тенденции. В частности, такие большевики поощряли «бюрократизм» и проявляли в отношениях с национальными меньшинствами в республиках русский великодержавный шовинизм, или «истинно русское настроение». Выяснилось, что наиболее отличился в этом обрусевший грузинский большевик Сталин, который к 1922 г. сосредоточил в своих руках огромную власть в качестве генерального секретаря Центрального Комитета и главы двух правительственных органов: Комиссариата по делам национальностей и Комиссариата рабоче-крестьянской инспекции. В записках по национальному вопросу, продиктованных 30-31 декабря 1922 г. (незадолго перед ударом, положившим конец его активному участию в государственных делах), Ленин резко критиковал Сталина, его вспыльчивого земляка Серго Орджоникидзе и шефа ЧК поляка Феликса Дзержинского как обрусевших инородцев, которые пересаливают по части «истинно русского настроения». Сталина он заклеймил как «великорусского держиморду». Эти заметки являлись частью подготовки Ленина к смещению Сталина с поста генерального секретаря на предстоявшем XII съезде партии. Резкое ухудшение состояния здоровья в марте 1923 г., однако, не позволило ему присутствовать на съезде, что дало Сталину возможность выдержать это самое серьезное испытание на пути к власти²².

Таким образом,

хотя в последней публичной речи в ноябре 1922 г. Ленин предсказал, что «из России нэповской будет Россия социалистическая»²³, будущее России в конце жизни виделось ему весьма туманно. За его апологией Октября и оптимистическими прожектами, содержавшимися в последних выступлениях и статьях, крылась неуверенность в исходе революции. Он видел, что существует возможность возврата к прошлому, что в Республике Советов может возродиться старая Россия и что Сталин может сыграть во всем этом решающе важную роль. Его предчувствия оказались пророческими.

Равные пути большевизма т оюд- к кышт-щ.шг

Несмотря на то, что последователи Ленина разделяли очень многое в его учении, они не были безликой массой людей, механически повторяющих мысли вождя. Каждый имел свое мнение, каждый был самобытной политической личностью со своими культурными предрасположенностями, противоречивыми властными интересами и собственными взглядами на ситуацию в Советской России. Вне зависимости от того, как бы страстно они ни подчеркивали необходимость «следовать ленинским путем», выбирать они намеревались на самом деле различные дороги. Отдельные лидеры и фракции в каждом случае выделяли ту или иную часть ленинского большевизма, игнорируя либо умаляя другие части, а то и преобразовывая их в нечто совершенно иное.

Судя по известной нам точке зрения, основанной главным образом на работах Троцкого, после смерти Ленина в большевистском руководстве существовало два противоречивых политических курса. Левое крыло выступало за ускоренную индустриализацию внутри страны и активное поощрение революций за ее рубежами. По последнему вопросу они продолжали верить в ленинскую точку зрения о том, что социалистическая революция в России никогда не завершится успехом без поддержки социалистической революции в одной или нескольких передовых странах. Правое крыло, выступая за индустриализацию в пределах возможностей страны и с надлежащим соблюдением равновесия между развитием тяжелой и легкой промышленностей, ориентировалось, согласно поздним взглядам Ленина, на постепенное строительство социализма, основанное на крестьянском кооперировании, и призывало к осторожности в международных делах. Таким образом, каждое из них нашло, что выделить из многообразного наследия ленинского большевизма, но они акцентировали различные его элементы.

Благодаря тенденции приспосабливать политику партии ктрадиционно русскому институту, деревенской общине, и принижать роль мировой революции, правое крыло в партии представляло умеренный русский национальный большевизм. Согласно одному хорошо осведомленному автору, работавшему в те годы в советском правительстве, приоритет идеи «социализма в одной стране» принадлежал лидеру правых в партии и преемнику Ленина на посту главы советского правительства Алексею Рыкову²⁴. Его соратник в середине 20-х годов Николай Бухарин, признанный интеллектуал в партии и редактор «Правды», стал главным проводником этой идеи. Поскольку игнорирование перспективы мировой революции или даже преуменьшение ее значения считалось отходом от ленинского большевизма, публичное высказывание подобных взглядов не допускалось, тем более в то время, когда левые обвиняли правых в «национальной ограниченности». Бухарин даже публично предупреждал против склонности «плевать» на мировую революцию и заявлял, что «такая склонность могла бы дать толчок подъему своей собственной особой идеологии, своеобразному “национальному большевизму” или чему-нибудь еще в таком же духе»²⁵.

В узком же кругу, однако, некоторые члены правого крыла рассуждали совсем по-другому. Рыков говорил своему другу, американскому журналисту Рес-вику, что, «если мы, отсталый народ, перестанем играть в мировую революцию и устроим национальную жизнь по образцу нашего традиционного сельского мира, у капиталистического мира не будет причин нас бояться. Напротив, в их интересах будет поставлять нам оружие или даже присоединиться к нам, если на нас нападет Япония или Германия». Другой видный представитель умеренных, Авель Енукидзе, в одной из бесед с Ресвиком сказал, что, когда мировая революция не произошла, «именно нам пришлось расхлебывать кашу», т. е. пойти на далеко идущие уступки частному предпринимательству как в промышленности, так и в сельском хозяйстве; он также отмечал, что, если бы Ленин прожил еще несколько лет, он исправил бы свою ошибку 1917 г. относительно неизбежных и скорых революций в зарубежных странах²⁶.