Сталин. История и личность

Такер Роберт

Национал-большевизм правых означал, таким образом, приспособление целей и политики режима к образу жизни преобладающе крестьянского населения и практический отказ от мировой революции, на которую делал ставку Ленин. А поскольку революционные интернационалисты в левом крыле партии во главе с Троцким не желали поступиться ленинским постулатом о том, что окончательный успех революции в отсталой России зависит от революций в более развитых странах, пропасть между двумя группировками была абсолютно непреодолимой. Они были непримиримы друг к другу, и, именно благодаря такому глубокому расколу Сталин, смог маневрировать на пути к власти и поочередно победить обе фракции.

Была ли у него, помимо этого оппортунизма, собственная политическая ориентация, отличная от позиций его большевистских соратников слева и справа? По мнению Троцкого, сложившемуся в начале 30-х годов и оказавшему

значительное влияние на исследователей, такой ориентации у Сталина не было. Он был «центристом», который в стремлении к единственному, что имело для него значение — власти, — объединил силы с правыми, а потом, когда левые потерпели поражение в 1927 г., сделал резкий поворот влево против прежних союзников. Он принял программу правых, когда начал отстаивать в конце 1924 г. идею социализма в одной отдельно взятой стране, а затем заимствовал программу левых, или ее карикатурное подобие, когда в 1928-1929 гг. стал выступать с самостоятельной позиции.

В отличие от этого мнения о Сталине, я считаю, что у него была своя весьма четкая ориентация и что на протяжении 20-х годов он выработал политическую программу, в которой она и нашла свое ясное выражение. Его политика коалиции с правыми против Троцкого не позволяла ему открыто высказать подобную концепцию до разгрома левой оппозиции в 1927 г., и даже в последующие годы он старался не раскрывать в полной мере экстремизм своей программы. Эту программу можно очертить в общих чертах по различным отдельным выступлениям Сталина в течение этого десятилетия. Отличаясь от позиций как левых, так и правых, она имела индивидуальный «сталинский» характер.

Его «истинно русское настроение» превращало его в национал-большевика, совершенно отличного от умеренных в правом крыле партии. Хотя он был солидарен с правыми в утверждении, что Советская Россия может успешно продвигаться к социализму в условиях международной изоляции, между ними су-шествовало различие в том, как он и они отстаивали свои позиции, отражавшие в свою очередь различие между русским национализмом Сталина и русским национализмом правых. Как позиция национального самоуважения национализм бывает двух основных видов: патриотизм, т. е. преданность своему народу и положительным чертам его национального характера, и шовинизм, т. е. высокомерная самодовольная национальная гордость и чувство превосходства над другими нациями. Национал-большевизм правых был национализмом первого вида, Сталина — второго. Его национализм был радикальной версией русского национал-большевизма, смесь большевистской революционности с великорусским шовинизмом, который Ленин разгадал в нем еще в 1922 г. Национал-большевизм Сталина выражал гордость способностью России идти к социализму в одиночку и пробить дорогу к социалистическому будущему для всего человечества — точно так же, как она в 1917 г. указала Европе путь к революции.

Кроме того, русский национализм Сталина имел антисемитскую окраску. В середине 20-х годов Сталин исподволь использовал антисемитизм в борьбе против левой оппозиции, главные лидеры которой — Троцкий, а потом Зиновьев и Каменев — были евреями. Он поощрял травлю лидеров оппозиции именно за то, что они были евреями, на собраниях, проводимых в заводских партийных ячейках²⁷ Свою группировку в партии он определял как русскую фракцию, а троцкистскую — как еврейскую. Похоже, Сталин пришел к убеждению, что евреи, какими бы обрусевшими они ни были в культурном отношении, не способны стать подлинно русскими, что, например, нашло свое выражение в том, что он взял в кавычки слово «русские» в пассаже, где упоминались «русские» меньшевики типа Абрамовича и Дана²⁸. Смысл этого приема для партии, для страны и для него самого заключался в том, что большевизм является не еврейским феноменом, а национальным русским явлением и что Ленин как основатель партии и он, Сталин, как будущий преемник Ленина являются подтверждением этой истины.

Гордясь тем, что он «русский» большевик, Сталин нашел ответ на вопрос, мучивший многих граждан нового государства, как обрести идентичность. Он весьма своеобразно трактовал роль государственности в Советской России, которая представлялась как коллективная идентичность. Что касается строительства социализма в стране, то этот процесс он представлял как миссию России в мировой истории. Свое место в этом процессе он определял весьма четко: сильный политический лидер, укрепляющий свое положение и в партии, и вне ее.

Сталин рассматривал Ленина и самого себя как вождей Советской России, которая

являлась законным правопреемником России прошлой. Таковым было значение записки, адресованной членам Политбюро в 1926 г. Он находил огорчительным, что некоторые представители украинской интеллигенции стремились к дерусификации и культурной разобщенности с Москвой — и это в то время, когда рабочие Запада с восхищением взирают на Москву как на оплот мировой революции и ленинизма; сам же ленинизм он назвал «высочайшим достижением русской культуры»²⁹. Устрялов в «Смене вех» еще до него назвал большевизм «конечным продуктом» русской культуры. Мысль была настолько из ряда вон выходящей, что ее повторение Сталиным почти слово в слово пять лет спустя убедительно доказывает, что он черпал вдохновение именно в этой устряловской цитате. Ленину, для которого не существовало такого понятия, как единая русская культура, сама идея о ленинизме или большевизме как о «высочайшем достижении» этой культуры показалась бы нелепой. Для Сталина же она была естественной и правильной. С его точки зрения, и Ленин, и он сам были представителями уходящей в глубь веков русской культуры, выразителями всего лучшего, что в ней есть. Таким было направление мыслей Сталина в 20-е годы, когда он стал одним из правителей страны и жил в Кремле с его дворцами и соборами, в этой древней крепости на берегу реки Москвы. Именно в это время он выработал свою политическую программу.

Письмо, написанное в 1930 г. (но обнародованное спустя десятилетия), демонстрирует, насколько Сталин был исполнен решимости извлекать уроки из русской истории в процессе разработки политики на ближайшее советское будущее. Письмо это он написал певцу пролетариата, поэту Демьяну Бедному. Незадолго до этого в советской печати появились стихотворные фельетоны Бедного, основанные на действительных событиях. Один из них, «Слезь с печки», стал откликом на сообщения о снижении добычи угля в Донбассе вследствие неумелого управления и низкой дисциплины среди шахтеров, недавно набранных по деревням. В другом фельетоне, «Перерва», речь шла о железнодорожной катастрофе, случившейся по халатности стрелочника на станции Перерва между Москвой и Курском. В стихотворениях Бедный причиной этих несчастий называл типичные черты характера: леность и небрежность, унаследованные от прошлого России. И чтобы избежать повторения подобных случаев в будущем, писал Бедный в заключение первого из упомянутых фельетонов, «мы должны переделать свою природу, а не скулить и лежать на печке “предков”».

Подобная сатирическая социальная критика имела прецедент: Ленин ставил перед Советской Россией задачу преодолеть национальное наследие «обломовщины», праздное мечтательное существование, которое задолго до революции обессмертил герой романа Гончарова. Тем не менее Бедный за свои фельетоны подвергся критике со стороны Центрального Комитета. Встревоженный этим, он направил Сталину личное письмо, в котором, упоминая русских сатириков XIX в. Гоголя и Щедрина, отстаивал право писателя критиковать темные стороны советской жизни.

В ответе, выдержанном в резко отрицательном тоне, Сталин изложил свое кредо в отношении русской национальной гордости.

«Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию... Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю, проводящему самую революционную и самую активную политику, какую когда-либо мечтали проводить пролетарии других стран. Руководители революционных рабочих всех стран с жадностью изучают поучительнейшую историю рабочего класса России, его прошлое, прошлое России, зная, что кроме России реакционной существовала еще Россия революционная, Россия Радищевых и Чернышевских, Желябовых и Ульяновых, Халтуриных и Алексеевых. Все это вселяет (не может не вселять!) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, способное творить чудеса». Вместо того, чтобы понять все это, что же сделал Бедный? Он разнес по всему миру, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную “Перерву”, что “лень” и стремление “сидеть на печке” являются чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и — русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими». Это, заявил Сталин, есть не большевистская критика, но клевета, развенчивание СССР, развенчивание русского пролетариата³⁰. >’ 'нн*