Сталин. История и личность

Такер Роберт

полицией в Петрограде в июне 1917 г., он не проявил требуемой стойкости³⁹. Иногда Сталин давал волю своему гневу. Когда в 1926 г. на бурном заседании Политбюро, в котором участвовали многие члены ЦК, Троцкий указал на Сталина и воскликнул: «Первый секретарь выдвигает свою кандидатуру на должность могильщика революции!»⁴⁰, — Сталин «побледнел, вскочил, какое-то время сдерживал свои чувства, а потом стремительно выбежал из зала, хлопнув дверью». Некоторое время спустя Пятаков, член ЦК, присутствовавший на этом заседании, пришел на квартиру к Троцкому. Пятаков был бледен и взволнован. «Он налил стакан воды, залпом осушил его и сказал присутствующим: “Вы знаете, что мне довелось понюхать пороху, но я никогда не видел ничего подобного! Это просто никуда не годится! Но почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему до третьего и четвертого поколения!” Пятаков был настолько расстроен, что не мог связно рассказать о том, что произошло. Наконец в столовой появился сам Лев Давыдович. Пятаков бросился к нему: “Но почему, почему Вы сказали это?” Лев Давыдович отмахнулся от этого вопроса. На лице его было написано крайнее утомление, но он был

спокоен. На заседании он кричал на Сталина, называя его “могильщиком революции”... Мы поняли, что разрыв непоправим»⁴¹.

В этот момент всем стало ясно, что если Сталин и прежде не был благосклонен к Троцкому, то за этим эпизодом неизбежно последует жестокая месть. Троцкий открыто бросил вызов Сталину, и теперь ничто не заставит его отказаться от возмездия. Однако в этот момент еще не было столь же очевидным, что Сталин будет реагировать точно таким же образом на все провоцирующие действия, в том числе и ранящие гораздо меньше, чем оскорбивший его эпитет Троцкого. Любое заявление или умолчание, которое казалось Сталину направленным против него (т. е. все, что не соответствовало образу гениального Сталина) вызывало его гнев и желание отомстить. При этом вовсе не требовалось ставить под сомнение его достижения в той или иной области, где он считал себя великим человеком. Достаточно было вступить со Сталиным в спор, касающийся какой-либо теоретической проблемы или определенного этапа в истории партии, и продолжать настаивать на своем после того, как Сталин признал эту точку зрения неправильной, — и он сразу же чувствовал, что ставится под сомнение его образ выдающегося марксистского мыслителя, и мстительность его проявлялась в полной мере.

В качестве иллюстрации этой мысли может служить переписка Сталина с неким С. Покровским в 1927 г. В первых письмах Сталин утверждал, что в 1917 г. партия отказалась от стратегического лозунга о «союзе со всем крестьянством» и приняла новый лозунг — «союз с беднейшим крестьянством*, а Покровский возражал. Хотя их исторический спор и был связан с важным моментом современной политики в отношении крестьянства, этим нельзя объяснить ту эмоциональную реакцию, с которой Сталин откликнулся на второе письмо Покровского. В этом письме Покровский пошел на уступки по вопросу о лозунгах, но утверждал, что ему можно вменять в вину только «словесные неточности», и упрекнул Сталина в том, что он «не ответил на вопрос о нейтрализации середняка». Ответное письмо Сталина оказалось последним в этой переписке и было опубликовано только 21 год спустя. Как пишет Сталин, сначала он думал, что имеет дело с человеком, стремящимся к установлению истины, но теперь, получив второе письмо Покровского, он видит, что это тщеславный, высокомерный человек, который ставит интересы своего «я» выше интересов истины. Далее следует ряд хлестких эпитетов типа «Вы и многие другие политические обыватели», а также следующие формулировки: «Увлекшись “художествами” своего пера и благополучно забыв о своем первом письме, Вы утверждаете, что я не понял вопроса о перерастании буржуазной революции в революцию социалистическую. Вот уж действительно с больной головы на здоровую». Письмо заканчивается следующим образом: «Вывод: надо обладать нахальством невежды и самодовольством ограниченного эквилибристика, чтобы так бесцеремонно переворачивать вещи вверх ногами, как делаете это Вы, уважаемый Покровский. Я думаю, что пришло время прекратить переписку с Вами. И. Сталин»⁴².

Аналогичный эпизод, который также не был известен широкой общественности в течение многих лет, произошел в ] 930 г., когда один из членов партии откликнулся на выступление Сталина письмом, где, по всей видимости, речь шла о противоречиях между пролетариатом и кулачеством. В тексте ответа Сталина, опубликованном впоследствии в его собрании сочинений, его корреспондент обозначен как «Товарищ Ч-е». Сталин утверждает, что полученное им письмо свидетельствует о непонимании вопроса. В.своем выступлении он вел речь только о преодолимых противоречиях между пролетариатом и массой трудящихся крестьян. «Понятно? Думаю, что понятно». Письмо заканчивается словами: «С коммун, приветом». И тут товарищ Ч-е совершил ошибку: он решил продолжить обсуждение и снова написал Сталину. Сталин пришел в ярость. В своем ответе на второе письмо он отчитывает его автора за то, что тот играет вслова, а не признает свою ошибку. Он пишет, что попытки дипломатично затушевать различия между двумя видами противоречий являются характерным проявлением троцкистско-зиновьевского мышления. Заключительная часть письма написана в тоне, не предвещающем ничего хорошего: «Я не думал, что Вы заражены этой болезнью. Теперь приходится подумать и об этом. Так как неизвестно, какую еще игру пустите в ход, а я чертовски перегружен текущими делами, ввиду чего у меня не остается времени для игры, то позвольте попрощаться с Вами, т. Ч.». В этом письме «коммунистического привета» не было⁴³.

Случаев, когда члены партии невольно ранили самолюбие Сталина, было довольно много. Ведь большевики придерживались традиции открытых внутрипартийных дискуссий. Они помнили, что Ленин уважал их право высказывать несогласие с ним по вопросам партийной политики. Кроме того, сам Сталин подчеркивал, что является верным учеником Ленина, и заверял, что образцом для него является ленинский стиль руководства. В силу всех этих причин широкое признание Сталина в качестве нового вождя партии не означало, что все его взгляды сразу же получали поддержку. Многие члены партии высказывали мнения, расходящиеся с мнением Сталина, и впоследствии узнавали, что действовали как «враги». Именно так Сталин называл людей, которые провоцировали в нем чувства мстительности.

Характерное свидетельство тому, как это происходило, дает дочь Сталина. Если ему сообщали, что какой-то человек «говорил о вас дурно», что «он противник» и что имеются факты, подтверждающие это, то со Сталиным происходила какая-то психологическая метаморфоза. Светлана Аллилуева пишет: «Прошлое исчезало для него — в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого — совместного, общего, совместной борьбы за одинаковое дело, многолетней

дружбы, — всего этого какие бывало... “А-а, ты меня предал, — что-то говорило в его душе, какой-то страшный дьявол брал его в руки. — Ну и я тебя больше не знаю!”»⁴⁴.

Сталин чувствовал сильную потребность видеть в тех, кто вызвал у него чувство мстительности и враждебности, не только личных врагов, но и врагов советского государства. Такой подход диктовался самой политической культурой большевиков, включающей концепцию классовой борьбы как явления, продолжающего существовать в советском обществе и являющегося фактом международной жизни в мире, разделенном на два враждующих лагеря. Из всех руководителей партии самым горячим сторонником этой концепции был Сталин, который резюмировал ее в одном из своих выступлений в 1928 г. следующим образом: «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на одну минуту»⁴⁵ В сталинском изложении теория существования двух лагерей была более схематичной, а его риторика была более резкой, чем у Ленина. В 1919 г. Сталин писал: «На два лагеря раскололся мир решительно и бесповоротно... Борьба этих двух лагерей составляет ось всей современной жизни, она наполняет все содержание нынешней внутренней и внешней политики деятелей старого и нового мира»⁴⁶. В другой статье, написанной в тот же период, хорошо заметна его тенденция подчеркивать коварство, хитрость и заговорщический характер поведения классового врага. Империалистический лагерь, пишет он, «не дремлет». Его агенты «рыщут по всем странам, от Финляндии до Кавказа, от Сибири до Туркестана, снабжая контрреволюционеров, устраивая разбойничьи заговоры, организуя поход на Советскую Россию, куя цепи для народов Запада»⁴⁷ В другой статье он пишет, что после провала открытой интервенции Антанты против Советской России она начала осуществлять переход к новой политике «прикрытой» или «замаскированной» интервенции с использованием Румынии, Польши, Галиции, Финляндии и Германии в контрреволюционных операциях⁴⁸. Хотя эти заявления и не были лишены фактической основы, здесь следует отметить, что тема заговора, которая стала одной из характерных черт сталинского мышления, появилась в его произведениях революционной эпохи.

Нельзя утверждать, что Сталин испытывал глубокую личную неприязнь к тем, кто попадал под определение классового врага. Например, к главам иностранных государств. Дело в другом. Когда он испытывал личную неприязнь к людям своего круга, он всегда считал их классовыми врагами, а не просто людьми, критикующими партию и выступающими против Сталина. Это было вызвано, во-первых, тем, что таким образом Сталин находил предлог для того, чтобы излить свой гнев на этих людей, осуществить свое стремление отомстить им. Ведь если они классовые враги, они в полной мере заслуживают беспощадного разоблачения и строгого наказания. Кроме того, и это не менее важно, причисляя тех, кто критиковал его, к категории классовых врагов, Сталин рационализировал в своем сознании их негативное отношение к себе. Таким образом, исключалась возможность того, что ему придется ставить под сомнение правомерность собственных действий или приходить к неприятному для него выводу, что такое отношение к нему является обоснованным.

Любая возможность того, что Сталин будет относиться к такому человеку— назовем его «икс» — как к достойному уважения болыиевику-антисталин-цу, категорически исключалась. Ведь это означало бы скрытое признание того, что достойный во всех отношениях член партии может найти у Сталина политические изъяны или недостатки. Это пробудило бы в нем сомнения в себе и чувство самоуничижения, подавленные в его сознании. Поэтому он причислял «икс» к категории людей, выступающих против партии, врагов большевистского дела. Таким образом, он получал возможность воспринимать критические или недружественные взгляды «икс» безотносительно к собственной личности или рассматривать их как косвенное подтверждение его собственного идеализированного образа. Ведь если «икс» — враг дела большевиков, то вполне естественно, что он обязательно выступит против Сталина, который является лучшим ленинцем и основным поборником этого дела. Он будет критиковать идеи и политику Сталина именно потому, что они служат интересам коммунизма. Он будет сознательно преуменьшать прошлые революционные заслуги Сталина и его роль политического деятеля именно потому что исторические достоинства и гений Сталина — это достоинство и гений руководителя марксистско-ленинского типа. Таким образом, попытка принизить заслуги и осудить Сталина будет не выражением настоящего мнения «икс» о Сталине, а попыткой подорвать авторитет Сталина перед партией, помешать молодому поколению понять, каким великим революционером был Сталин, дискредитировать Сталина в качестве ведущей фигуры большевистского движения после Ленина и, следовательно, нанести ущерб самому этому движению.

Согласно такой логике, именно те атрибуты личного и политического величия, благодаря которым Сталин стал выдающимся лидером партии, неизбежно вызывают ненависть и противодействие со стороны всех уклонистов, злопыхателей и подобных им людей. Они выступают против него именно потому, что Сталин является гением, каковым он себя считает. Рассуждая таким образом, Сталин получил возможность истолковывать антисталинские настроения как подтверждение его героического образа самого себя. В результате неотъемлемой чертой его личности стало отношение к тем, кто критикует его, как к врагам партии и народа. Нелестное отношение к нему многих членов партии не только не заставляло его скорректировать собственную самооценку, а напротив, побуждало настаивать на ее правомерности, на том, чтобы окружающие оценивали его точно так же, как он сам. Благодаря рационализации, он принимал противодействие себе за дань собственному гению и приветствовал нападки со стороны тех, кого он причислял к категории «врагов», как доказательство своей личной значимости. Пусть троцкисты нападают на меня сколько их душе угодно, заявил Сталин, выступая 23 октября 1927 г. в Центральном Комитете. Они правильно избрали меня в качестве своей основной мишени, ибо я лучше других вижу насквозь их самих и их махинации. Вспомните о том, как Троцкий в свое время ругал Ленина! Разве удивительно, что человек, неодобрительно отзывавшийся о Ленине в письме к Чхеидзе в 1913 г., теперь ругает Сталина?