Сталин. История и личность

Такер Роберт

Такая рационализация Сталиным негативного отношения к себе не осталась не замеченной его окружением. Так, в передовице «Правды» от 21 декабря 1929 г., опубликованной в связи с пятидесятилетием Сталина и составленной, по всей видимости, под руководством его бывшего помощника Мехлиса, который в этот период был редактором «Правды», говорится: «Сталин стоит во главе ленинского Центрального Комитета. Поэтому он — неизменный объект бешеной травли со стороны мировой буржуазии и социал-демократии. Все оппозиции внутри партии направляют всегда свои стрелы на т. Сталина, как наиболее непреклонного, наиболее авторитетного большевика, как наиболее непримиримого защитника ленинизма от всяческих извращений». В другой юбилейной статье Г. Крумин, описывая достоинства Сталина как теоретика, отмечает, что «бесчисленные враги партии» со своей собственной точки зрения правы, когда отрицают эти достоинства. Недаром, говорится далее в статье, мировая буржуазия и социал-демократическая печать нападают на Сталина с такой злобой и животной ненавистью, обрушивая на него потоки грязи и клеветы. Нападки на Сталина всегда были признаком того, что под влиянием враждебных элементов и классов в партии возникает новая оппозиция. «Ибо знают враги партии: удар по Сталину есть удар по партии, по наиболее верному ученику и сподвиж-никуЛенина...»⁴⁹. . .......

Хотя

те, кто ругает Сталина, являются врагами партии, они не признаются в этом. Хотя их ненависть к Сталину и стремление очернить его вызваны враждебностью к большевистскому делу, они скрывают эту враждебность. Ведь негативное отношение к Сталину сильнее всего среди старых большевиков. Хотя Троцкий и некоторые из его соратников вступили в большевистскую партию только в 1917 г., многие из участников как левой, так и правой оппозиции, а также другие недружелюбно относящиеся к Сталину члены партии имеют большие заслуги перед большевиками и состояли в их организации столько же, сколько Сталин, и даже дольше. На первый взгляд они были и остаются людьми, верными партии, верными ленинцами; они утверждают, что именно с этих позиций выступают против Сталина, противодействуют ему, критикуют его и принижают его роль. Следовательно, они скрытые враги партии, действующие под личиной ее друзей. Их большевистские убеждения — маскарад. То, что Сталин рассуждал именно так, стало совершенно ясно в 30-е годы, но первые признаки появились гораздо раньше, как и уже упоминавшаяся готовность Сталина везде находить стремление к заговору в поведении классовых врагов. В своих выступлениях и статьях Сталин часто использует слово «маска». Так, в своем последнем письме к С. Покровскому, выдержанном в гневном тоне, Сталин пишет своему корреспонденту в ответ на замечание о том, что он не рассмотрел вопрос о нейтрализации середняка: «Одно из двух; либо Вы слишком наивны, либо Вы сознательно напяливаете на себя маску наивности для какой-то отнюдь не научной цели»⁵⁰. Выступая в ЦК в апреле 1929 г., он обвинил Бухарина в попытке «замаскировать» свое предательство партии разговорами о коллективном руководстве. Более того, добавил Сталин, Бухарин вел разговоры на эту же тему, когда, будучи лидером левой оппозиции брестскому соглашению в 1918 г., он «сговаривался» елевыми эсерами, «врагами нашей партии», которые намеревались арестовать Ленина и организовать антисоветский государственный переворот⁵¹.

Тенденция считать большевиков, недружелюбно относящихся к нему, врагами, которые большую часть своей жизни носили маску преданности и организовывали заговоры против партии, заявляя о своей верности ей, появилась у Сталина еще до того, как он одержал окончательную победу в борьбе за власть после смерти Ленина. Поэтому неудивительно, что впоследствии с ним происходила психологическая метаморфоза, когда он приходил к выводу, что человек, которого он считал другом, на самом деле враг. Самый коварный и опасный враг, которого необходимо разоблачить и строго наказать, — это тот, кто ранее маскировался под друга. Сталин проявлял безжалостность и враждебность в отношении любого, кого он причислял к этой категории, независимо от того, насколько давними и тесными были их личные отношения. По свидетельству его дочери, в этом случае даже долгие годы дружбы и совместной борьбы не имели для него никакого значения. Единожды осудив человека, он никогда не отказывался от своей оценки: «Если он выбрасывал кого-либо, давно знакомого ему, из своего сердца, если он уже переводил в своей душе этого человека в разряд “врагов”, то невозможно было заводить с ним разговор об этом человеке. Сделать “обратный перевод” из его врагов, из мнимых врагов, назад он не был в состоянии и только бесился от подобных попыток»⁵².

Достаточно легко понять, почему Сталин не был способен перевести «врага» в разряд «друзей». Ведь если человек с самого начала был скрытым врагом, то все его проявления лояльности и доброй воли были притворством; следовательно, чем лучше он притворялся другом, тем злее и коварнее он был как враг. Естественно, что в данных обстоятельствах оказалось бы безнадежным делом напоминать Сталину о прошлой дружбе с ним. Ведь для него само это прошлое становилось свидетельством коварства разоблаченного врага.

Таким образом, в сознании Сталина собственный героический образ существовал в симбиозе со злодейским образом врага. Он видел себя великим революционером и марксистом, самым верным из учеников Ленина и его достойным преемником во главе большевистского движения и противопоставлял этот образ образу врага внутри партии, будущего предателя партии и революции. Враг обладал характерными чертами, которых гениальный Сталин был начисто лишен: враг — это противник Ленина, скрытый контрреволюционер, головотяп в военных делах, псевдомарксист в делах теории, вредитель, мешающий строительству социалистического общества в России. Наделенный всеми этими чертами, враг неизбежно должен был злобно ненавидеть и поносить Сталина. Более того, с нравственной точки зрения враг заслуживал презрения в силу своего вероломства и готовности использовать самые хитроумные, коварные и преступные средства для достижения своих антипартийных целей. Такова была общая оценка Сталиным тех партийных товарищей, которых он причислял в своем сознании к категории «врагов». Он был готов признать, что между врагами существуют различия, но в конечном счете эти различия не играют роли. Главное — принадлежит ли человек к категории «друзей» или к категории «врагов». Те большевики, которые словом или делом показывали Сталину, что к ним может быть применен его образ «врага», тем самым ставили себя под угрозу, и о дальнейшей судьбе очень многих из них нельзя думать без сожаления.

Отвержение и проекция

Сталин вошел в историю с заслуженной репутацией человека, который не знал жалости в борьбе, использовал макиавеллианские методы в борьбе за власть, был мастером двойной игры и циничным реалистом в политике. Эти черты проявлялись как в большом, так и в малом. Двуличие стало его второй натурой. Он часто бывал груб и использовал нецензурные слова в частных разговорах с помощниками. Он с уважением относился к физическим атрибутам силы, о чем свидетельствует вошедший в историю вопрос: «Сколько дивизий у папы римского?». Эти качества Сталина подчеркивают многие биографы. Троцкий, который знал о них по собственному опыту, собирался назвать неоконченную главу биографии Сталина «Кинто у власти». Жаргонное грузинское слово «кин-то»

в то время означало крутого, оборотистого парня, которого можно было встретить на улицах старого Тифлиса. Троцкий вспоминает, что Махарадзе как-то в 20-е годы сказал о Сталине: «Он — кинто!»⁵³. Отдавая себе отчет в том, что Сталин обладал чертами, характерными для «кинто», мы должны воздержаться от предположения, что эти черты представляли часть того образа Сталина, который существовал в его сознании. Об этом свидетельствуют факты, содержащиеся в этой книге. Самосознание Сталина было сфокусировано на тех характерных чертах и подвигах гения, из которых состоял его возвышенный образ. В той степени, в которой он мог осознавать такие свои черты, как грубость, неискренность, двуличие, злобность и жестокость, он пытался примирить их с идеализированным образом самого себя путем рационализации. Как уже указывалось, благодаря рационализации он представил свою грубость, в которой упрекал его Ленин, как горячее стремление сохранить чистоту ленинского учения или как жестокость в отношении врагов партии. И в первом, и во втором случае отрицательная черта характера претерпела метаморфозу и стала чертой, которой Сталин мог по праву гордиться, одним из атрибутов его героикореволюционной личности.

Сталин также прибегнул к рационализации для того, чтобы оправдать неблаговидное поведение высшими целями революции. Некто Шинкевич написал Сталину письмо, в котором выражал несогласие с решением партии возобновить торговлю водкой, сделав ее государственной монополией. В старой России водка служила утешением простым людям в их тяжелой жизни, и многие революционеры, в том числе Ленин, которого Шинкевич цитирует в своем письме, осуждали государственную торговлю водкой. В ответе Шинкевичу, датированном 20 марта 1927 г., но опубликованном только 25 лет спустя, Сталин объясняет, что Ленин действительно занимал такую позицию, но в 1922 г. согласился с членами ЦК, что необходимо вновь ввести государственную монополию на водку. Если бы состоявшаяся в этом году Генуэзская конференция дала возможность получить крупный заем или долгосрочный кредит из-за границы, то в торговле водкой не было бы необходимости. Однако в существующей ситуации водка оставалась единственным источником средств для развития промышленности. Далее Сталин пишет: «Что лучше: кабала иностранного капитала, или введение водки, — так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела»⁵⁴. В данном случае прием рационализации применяется к решению Центрального комитета партии, принятому, очевидно, с согласия Сталина. Однако нет сомнений в том, что Сталин часто использовал формулу «в интересах нашего дела» для рационализации многих своих действий, в связи с которыми требовалось «чуточку выпачкаться в грязи».

Вместе с тем в характере поведения и биографии Сталина есть много моментов, которые было бы трудно объяснить, используя метод рационализации, ссылками на цели революции или на необходимость использовать подлые средства в борьбе против подлых врагов. В этих случаях, как уже указывалось, большую роль в жизни Сталина играло подавление, помогавшее ему сохранять систему ценностей, которыми он гордился, и его жесткую ханжескую позицию во всех обстоятельствах. Он сохранял в фокусе своего сознания образ гениального Сталина благодаря тому, что полностью или частично игнорировал все, что не вписывалось в этот образ. Следует отметить также, что подавление как защитный механизм использовалось вкупе с проекцией. Факты, которые подавлялись в сознании из-за их несоответствия образу себя, появлялись в его оценке других людей; в этих случаях Сталин выказывал способность и склонность выражать чувство недовольства собой, вызванное этими несоответствиями, в форме недовольства другими людьми. Таким образом, проекция была как бы катарсисом: она позволяла Сталину не только «допустить» вызывающие неприятное или болезненное ощущение факты в его сознание, но и беспрепятственно выразить связанные с ними эмоции.

Рассмотрим вопрос о том, как Сталин относился к своим ошибкам и на кого он возлагал вину за них. Рано или поздно все ошибки приписывались другим людям, и на них же возлагалась вина. Конечно, при любом государственном строе политики заинтересованы в том, чтобы переложить бремя ответственности за свои ошибки на плечи других людей, предпочтительнее всего — политических противников. В Сталине это желание сочеталось с глубокой психологической неприязнью к необходимости признавать ошибки и вину за них. Эта неприязнь была следствием того, что достойные осуждения ошибки считались несовместимыми с идеальным представлением Сталина о себе. Ведь если он действительно был гениальным Сталиным, то он не мог ошибаться по целому ряду вопросов революционной политики в 1917 г. Он не мог, даже гипотетически, представить себе возможность, что Ленин добровольно предстанет перед судом Временного правительства. Его не могли бы отозвать с Юго-Западного фронта в 1920 г. за неподчинение, за которое пришлось заплатить дорогой ценой. Но Сталину казалось недостаточным исключить эти и другие прегрешения из сознания; он должен был сделать следующий шаг и приписать их другим, тем, на кого он и возложил всю вину, которую не мог взять на себя. Здесь не имело значения, действительно ли эти люди совершили приписываемые им ошибки. Каменев в 1917 г. на самом деле занимал по некоторым вопросам позицию, аналогичную позиции Сталина. С другой стороны, нет никаких оснований для того, чтобы обвинять Бухарина (а такие обвинения действительно были предъявлены ему впоследствии) в том, что он требовал, чтобы Ленин предстал перед судом Временного правительства. В равной мере нельзя приписывать Троцкому военные неудачи Сталина (как это делалось в некоторых советских источниках в 1929 г.), которого пришлось отозвать с фронтов Гражданской войны из-за военных просчетов.

Если Сталин испытывал внутреннюю потребность приписывать свои ошибки и неудачи другим, а затем обрушивать на них собственное чувство вины и претензии к самому себе, вызванные этими ошибками и неудачами, то самым удобным (хотя и не единственным) объектом для этого были те, кого он уже причислил в своем сознании к категории врагов революции. В конечном счете среди этих врагов оказывались многие, против кого он давно затаил злобу и кому хотел отомстить за действия (или бездействие), ущемившие его самолюбие. Поскольку он уже давно ненавидел их, проецируя на них ненависть к себе, он начинал испытывать еще большую враждебность к ним и укреплялся в своей убежденности, что они заслуживают наказания в любой форме, которую он может избрать. Да и кто, кроме его врагов, мог стать воплощением всех тех черт, которые не нравились Сталину в самом себе?