Сталинские соколы. Возмездие с небес
Шрифт:
Меня переводят с фронта на должность инструктора. Через несколько дней, заняв место в кабине отремонтированного Харрикейна, я вылетел к новому «мирному» месту службы или, правильнее сказать, – летной работы.
Я получил должность инструктора в школе воздушного боя. Основными машинами для повышения летного мастерства были все те же Харрикейны, имеющиеся у нас в количестве восьми штук. Говорили, что это самое большое число «Ураганов» собранное в одном месте, а всего в финской авиации их порядка одиннадцати. Несколько самолетов поступивших к нам из 30 эскадрильи, пересевшей на Фоккеры, предназначались для 32 эскадрильи, наоборот – собиравшейся осваивать «англичанина». С этими пилотами мне и предстояло работать.
Прежде, чем принять группу, я получил отпуск. Дома у меня не было, и появившееся время я решил посветить поиску матери, впрочем, не увенчавшемуся успехом. Теперь, будучи строевым летчиком, я мог рассчитывать на всеобъемлющую помощь властей, и она действительно была оказана. Финнам было крайне важно раздуть историю о «вернувшимся домой герои», и чиновники оказывали всяческое содействие. К сожалению, я имел минимум информации
Не найдя мать, я случайно встретил интересную девушку Илту с большими голубыми глазами, похожими на воду озера Пяйянне. Я сразу понял, что это необычная девушка, ее улыбка, голос и свет смотрящих глаз, очаровывали меня. Мы провели несколько вечеров вместе, и я понял, что влюбился как пацан. И хотя кратковременное общение не гарантировало продолжения знакомства, и романа у нас не вышло, мы пообещали друг другу обязательно встретиться после войны, или как только этому поспособствуют обстоятельства. На прощание Илта подарила мне свою фотокарточку, где она стояла с длинными накрученными волосами в платье, словно оперная певица. Я убрал фото в нагрудный карман, и поцеловал даме руку как джентльмен, затем мы расстались.
Нас было две группы по четыре самолета в каждой. Моя первая группа состояла из бывалых пилотов, многие из которых были старше меня по званию, правда имевших опыт полетов только на бипланах с неубирающимися шасси типа голландских Фоккеров. Нашей совместной задачей стала отработка тактики воздушного боя с упором не на маневренность старых машин, а на скорость новых. Харрикейн имел достаточную скорость и среднюю маневренность, то есть соответствовал новым требованиям. Правда «Ураган» нельзя было назвать самым скоростным самолетом в мире, говорят новый советский МиГ-3, который я так и не успел освоить, вот это действительно быстрый самолет, но более стремительных у финнов не было, к тому же. Харрикейн прекрасно подходил для обучения.
Зимой, когда советско-финский фронт стабилизировался, после очередного выпуска, командование финских ВВС признала дальнейшую нецелесообразность курсов воздушного боя на Харрикейнах, тем более, все пилоты 32 эскадрильи давно освоили «англичанина», тогда было принято решение направить нас на фронт, на второстепенный участок. Дождавшись летной погоды, в составе восьми машин мы перебазировались в Карелию, сев прямо на лед замерзшего озера. Наш ледовый аэродром был достаточно удален от передовой, чтобы участвовать в интенсивных боях с истребителями, да и погода не способствовала частым вылетам. Поддерживая боеготовность самолетов, мы больше походили на зимних туристов, устраивая ежедневные лыжные забеги. И я неплохо научился стоять на финских лыжах, а вот удачно съехать с горки никак не получалось, помню, я проспорил бутылку бренди, ни разу не устояв на ногах спускаясь с крутого берега.
Зимнее затишье погрузило нас в состояние мира, война была где-то далеко, в газетах писали, что немцы дошли до Москвы, но так ее и не взяли. Интересно, где бы я сейчас находился, если бы не был арестован и оставался в частях РККА, был бы еще жив? Каждый вечер я достаю фотокарточку Илты, от нее веет домашним женским теплом, а я, отхлебнув глоточек из плоской фляги, думаю о том, что обязательно найду ее после войны.
Сегодня распогодилось, день и вечер ясные, завтра утром финские бомбардировщики пойдут атаковать дороги, по которым автотранспорт снабжает окруженный Ленинград, нашу группу выделили для их прикрытия. За линию фронта мы не пойдем – слишком далеко от места нашего ледового базирования, мы будем сопровождать их над своей территорией, дальше бомбовозы примут фронтовые истребители.
Поднялись в темноте, пока позавтракали и подготовились, на востоке забрезжила полоска рассвета, нам на юг, солнце должно оставаться слева. Взлетели двумя группами в семь утра, и пошли в зону встречи. Сегодня погода хуже, снега или метели нет, но в воздухе стоит зимняя дымки, ухудшающая видимость.
Бомбардировщики ушли далеко вперед, так и не попав в зону видимости нашей группы, но третья и четвертая пары сообщили, что установили визуальный контакт с бомберами. Улучшение погоды подняло и советскую авиацию. Где-то впереди, за линией фронта произошел бой четырех Брюстеров и группы истребителей Красной армии. Получив сигнал по связи, мы, рассекая дымную пелену, потеряв визуальный контакт друг с другом, бросились в сторону идущего боя. Через некоторое время я, идущий на высоте две тысячи метров, заметил приближающийся ко мне снизу на встречном курсе истребитель. Отлично зная старые советские машины, но, плохо ориентируясь в истребителях новых типов, к тому же, имея информацию, что на вооружении ВВС поступили британские и американские самолеты, я принял идущий на меня самолет за противника. Резко развернувшись, я зашел ему в хвост с небольшим превышением и открыл огонь. Финны редко бранятся, во всяком случае, во время боя с их стороны не услышишь отборного мата, но прозвучавшее в радио заставило меня бросить гашетку и отвалить. Я стрелял в «свой» Харрикейн! Сняв перчатку и протерев ладонью вспотевший лоб, я пристроился к обстрелянному «Урагану», с тревогой ожидая, что самолет поведет себя «неестественно». Ни масляного шлейфа, ни дыма не было, или я стрельнул рядом, или попадание не ранило пилота и не повредило важных агрегатов. Не будучи сильно верующим, еще комиссары выбили подобную дурь, я перекрестился свободной рукой. Постепенно начала собираться
Следующий вылет, хоть и имел трагические последствия, для меня оказался очень результативен. Советские войска предприняли наступление в районе Медвежьегорска, финны ответили контратаками. Нужна была оперативная информация с воздуха. В район боев отправился воздушный разведчик, сопровождать который подняли звено из четырех истребителей. Я был назначен ведомым второй пары. Мы поднялись в два часа дня, разведчик, спешивший выполнить разведку до наступления ранних зимних сумерек, уже давно был на маршруте, и нам следовало его догонять. Были сведения, что красная авиация получила Харрикейны и Томагауки, которые легко могли догнать и сбить разведчика. Видимость относительная, но безоблачное небо гарантировало отсутствие метели или снегопада. Первая пара почти догнала разведчика, мы следовали сзади на высоте в полторы тысячи метров. Меня тяготил не страх, а неприятная мысль о том, что если меня собьют над советской территорией, и я попаду в плен, что будет? Участь немногочисленных пленных финнов – незавидно, собственную я даже боялся представить! По этой же причине и по моей просьбе начальство не афишировало присутствие летчика-перебезчика, пусть наполовину суоми, в финской авиации.
Меня одернул голос ведущего первой пары, сообщавшего, что видит истребители выше нас на встречных курсах. Мой ведомый, прибавив «газу», ушел вперед, я последовал за ним на некотором удалении, всматриваясь в верхнюю полусферу. Да, вот и я увидел несколько точек, приближающихся сверху. Советских самолетов было штук шесть, и они шли с большим превышением, не менее километра, пользуясь которым они начали атаку с пикирования на встречных курсах. Наше положение было ущербно, высоту не набрать, и единственным правильным выходом была попытка проскочить под ними, затем, развернувшись боевым, попытаться навязать свой бой. Первая пара бросилась в сторону разведчика, а мы начали оттягивать истребители на себя. Пока я прикрывал спину ведущему, мне в хвост зашли два советских истребителя. Я не мог определить их тип, но это были новые самолеты, более скоростные, чем у нас. Поняв, что почти пропал, я быстро перевел машину на снижение, видя в этом единственное спасение. Оторваться набором или горизонтально невозможно, оставалось пикировать до самой земли. Бой проходил над гладкой поверхностью замерзшего озера, но я повернул Харрикейн к берегу, где находился достаточно густой лес. Несколько раз я чуть не погиб рискуя зацепиться за верхушки деревьев, но в них было мое единственное спасение, ведь препятствия и малая высота мешала догоняющему противнику сконцентрироваться на прицеливании. Несколько пуль пробарабанили по обшивки, но горизонтальным скольжением мне все время удавалось выйти из прицела того парня, возможно, моего бывшего сослуживца. Неожиданно преследование прекратилось, это на помощь пришел фельдфебель – мой ведущий. Он крикнул, что красный летчик, седевший у меня на хвосте, не справился с управлением и нырнул в землю, подняв столб снежного дыма. Тогда фельдфебель переключился на ведомого, пытавшегося выйти из боя. Мы решили применить охотничий прием «гнать на стрелка». Пока ведущий преследовал жертву, я отошел в сторону и, предугадав направление полета противника, бросился ему наперерез. Советский летчик, увидев, что его атакуют двое, развернулся на меня и пошел в лоб. Он открыл огонь первым, и признаться, я испытал несколько неприятных секунд. Мои нервы оказались крепче, метров со ста уклоняясь от неминуемого столкновения, он потянул вверх, я дернул ручку и открыл огонь. Надо мной прошло «брюхо» его машины, прошитое очередью из восьми «Браунингов». Это был моноплан с двигателем водяного охлаждения, похожий на Харрикейн, но с большим поперечным «В» крыла. Быстро развернувшись, я хотел рассмотреть результат, самолет задымил и пошел вниз. Одержанные победы позволили нам вовремя осмотреться, так как на нас уже шли новые самолеты с красными звездами. В драматичном бою, в результате которого мы потеряли три машины, включая разведчика и двух летчиков, один из которых точно погиб, а второй приземлился на советской территории, мне удалось одержать еще одну победу. Нас вернулось двое с результатом в шесть побед, четыре из которых – личные, половина из них – мои, и еще две – групповые, включая моего преследователя. Меня представили к очередной награде, не исключено, что на сегодня я самый результативный финский летчик по соотношению боевых вылетов к числу побед.
Вторая награда – серебряная медаль, досталась мне достаточно быстро, прежде, чем меня перевели в тыл за очередное злоупотребление спиртным. Оставшиеся Харрикейны собрали в одно подразделение и отправили на второстепенный участок, подальше от линии фронта. Жаль, я привык к этому самолету, даже больше чем к Брюстеру. Мои заслуги как истребителя были очевидны, но история зачисления в финскую авиацию, а также. пагубная привычка – мешали направлению на офицерские курсы для дальнейшего продвижения по служебной лестнице. В последнем бою, сбив двоих, я потерял ведущего, который мог попасть в плен, это упущение перечеркивало все достижения. После жесткой проверки Магнуссон сделал вывод, что, обладая яркими индивидуальными качествами бойца, я, все же, не командный игрок, и мое место не в строю истребителей, непосредственно действующих над полем боя. Мой характер больше подходит для индивидуальных заданий, например для отражения налетов в качестве истребителя противовоздушной обороны и так далее. Да, половина финнов были индивидуалистами, экая невидаль! Я опять запил с тяжелым похмельным синдромом и однажды чуть не замерз, пролежав в сугробе возле казармы половину ночи. В пьяном бреду мне чудились вымышленные лица сбитых мной советских летчиков, они являлись, словно черти из огня, проклиная меня как предателя. Мой несчастный порок перечеркивал все предыдущие достижения. Я имел право летать, и это уже было немало, кроме того, ценя мой опыт, меня стали беречь, и, одновременно наказав за пьянку, убрали с фронта, все, что оставалось мне – это должность в составе наземного персонала в тылу, где я стал преподавать теорию.