Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Каждый христианин греческой веры, спасающий свою душу, подобен Александру, удерживающему от развала свою великую империю… А каково властвовать империей женщине?
Когда сборы были окончены, Феодоре вернули ее Тессу – выделили бы и воз, посадить саму больную, детей и служанок, но разгружать и отдавать целый воз было бы слишком большой потерей для маленькой армии. Таких удобных и просторных повозок, в каких путешествовали аристократы и в которых привыкла ездить как Феофано, так и сама московитка, у них не было: везли только самое необходимое, а от роскоши
Леонид и Теокл взялись везти служанок госпожи, а еще один воин взялся подсадить к себе в седло Варда, который вполне уже мог – и нисколько не боялся ехать с чужим человеком, а не только с матерью. Анастасию мать везла сама.
– До Дионисия отсюда недолго – не больше суток пути, как мне представляется, даже если ехать с вашей скоростью, - сказала царица.- Одна ты заблудилась бы, конечно, но твои охранители точно с пути не собьются! Максим несколько раз ездил к Аммониям – как вместе со мной, так и один, из нашего мистрийского лагеря! А эти двое, Филипп и Теренций, - собственные воины Дионисия, которые несут службу при его доме и превосходно знают окрестности!
Она хмуро осмотрела подругу.
– Ты точно сможешь ехать верхом?
Феодора сверкнула темно-карими глазами – глазами подвижницы, подумала царица.
– Если будет нужно, я смогу что угодно!
Феофано кивнула.
– Конечно, ты переоцениваешь свои силы – но я знаю, что вера многократно увеличивает возможности тела, - ответила она. Улыбнулась. – Я счастлива иметь такую подданную.
Феодора поклонилась, на азиатский манер прижав руки ко лбу, - сегодня на царице опять был ее драгоценный панцирь, а на талии шипастый пояс, к которому московитка уже относилась почти суеверно, про себя называя поясом Ипполиты!
Потом они вдвоем отправились привести детей и попрощаться с патрикием.
Фома бережно обнял жену и расцеловал в обе щеки, стараясь не встречаться с ней взглядом. Но перед тем, как им расстаться, все-таки взглянул московитке в глаза: она кивнула. Нет, она не отступит - иначе ей нельзя!
Феодора хотела попросить мужа писать ей, как и подругу, - но поняла, что делать это сможет только один из них: у Фомы тоже есть немалая гордость. Если он обещает ей сейчас, все равно нарушит свое слово.
Потом она подошла забрать своих служанок и детей: с ними был Марк, который как раз сейчас катал Варда на своем широком плече: мальчик восторженно смеялся, как все здоровые дети, не помнящий прошлого и не ведающий будущего. Суровый спартанец тоже смеялся. Такие храбрые воины, истинно храбрые, часто проявляли любовь и нежность к детям, казалось бы, несоразмерную с их характером.
А Марк, к тому же, был холост и бездетен…
Воин заметил Феодору; все еще улыбаясь, он ссадил мальчика на землю, отчего тот протестующе взвизгнул. Но Марк подтолкнул его к матери, и Вард так же радостно подбежал к ней и ухватился за ее руку.
Вдруг у Феодоры екнуло сердце от догадки. Она посмотрела на царицу, потом опять
Но нет, это было только минутное охлаждение. Феофано такова, какова и следует, - иной ей быть невозможно!
Марк, Феофано, Фома и Дионисий сопроводили московитку до лошади, как почетный конвой. Трое благороднейших византийских аристократов, заботившиеся о московской рабыне лучше, чем иные родители о дочери!
Перед тем, как сесть на лошадь, Феодора крепко обнялась с госпожой, с наслаждением ощутив шипы ее кожаного боевого пояса. Переговорить напоследок, при таких свидетелях, им, конечно, было нельзя – но что могли, они обсудили заранее.
Марк подсадил московитку на спину Тессы. Ее черная грива, гнедые бока лоснились – пока Феодора была больна, о лошади прекрасно заботились. Феодора взяла из рук Марка дочь и в последний раз посмотрела в глаза Феофано.
Ее губы шевельнулись, но она ничего не смогла выговорить.
“Может быть, навсегда”, - так и не сошло ей на язык. Уголки губ гречанки тронула улыбка, в глазах блеснули слезы: они давно понимали друг друга без слов!
Феодора протянула Феофано руку, и та крепко пожала ее. Задержала в своей на несколько мгновений, потом кивнула и отвернулась.
Феодора сдавленным голосом приказала трогать: поняв, что царица могла бы уронить свое достоинство, если бы она задержалась.
Они поехали через пролесок, начинавшийся за лагерем, под копытами Тессы хрустели палые сучья; а Феодора ничего не видела из-за слез. Она очнулась только тогда, когда ветка зацепила ее волосы.
– Подтянуться! – приказала она своему отряду: больше даже себе, чем воинам, которые и так были совершенно собраны. Феодоре стало стыдно. Может быть, она тоже едет на свою битву, пусть даже на этом поле брани не прольется кровь, - Феофано надеется на нее!
“Пока я ничего тебе не приказываю, потому что знаю не больше твоего, - сказала ей царица, когда они говорили наедине в последний раз. – Но ты будешь моими глазами и ушами: это главное мое поручение. Слушай, наблюдай и запоминай все. У тебя превосходный быстрый ум, как у многих истинно воспитанных женщин, которые часто соображают быстрее мужчин: поэтому сообщай мне свои наблюдения в письмах, и вдвоем, быть может, мы домыслим и свершим многое, даже будучи так далеко друг от друга!”
Феодора перекрестилась и поцеловала свой вавилонский амулет.
Особняк Дионисия оказался похож сразу и на греческий, и на римскую виллу, какие Феодора повидала в Короне, путешествуя с патрикием, - и ни на что, виденное ею прежде. Этот дом был отделан заботливее, чем дом Льва Аммония, - наверное, потому, что сам хозяин был более утончен и больше внимания уделял семейной жизни и удобствам, чем старший брат.
У подножия беломраморной лестницы, которая подводила к парадной двери, восседали два позолоченных бронзовых льва, оскаливших пасти. Феодора задалась вопросом – не в память ли о главе семейства были сделаны эти украшения?