Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Когда рассвело, госпожу разбудил Теокл.
– Корми ребенка, и поедем. Времени мало.
Когда закончили со Львом, которому опять заткнули и завязали рот, стало совсем светло.
“Мы не уйдем… Не уйдем”, - молотом стучало в голове у Феодоры. Ей помогли сесть в седло, и она села, не ощущая ничего, кроме страха погони и обреченности. Они поехали вперед, часто останавливаясь и опять нащупывая путь.
– Если повезет… к вечеру мы будем внизу, - говорил Филипп; но словно бы с каждым часом все меньше в это верил. Малодушие?
И когда солнце оказалось над головой, осияв все далеко окрест, случилось то, чего так боялась московитка.
Лев не терпел, когда ему отказывали в желаниях; и еще меньше мог вынести путешествие с заткнутым ртом. Он был сын своего отца! И когда Феодора ехала, в кои-то веки почти позабыв о том, кто у нее за спиной, Лев закричал. Он все-таки выплюнул кляп и выпутался из одеяла! И никто не видел, когда и как!
Крик Валентова сына, и дома неслабый, здесь был ужасен: эхо повторяло его снова и снова. Что-то громыхнуло над головами в ответ, словно горы наказывали непочтительных пришельцев.
– Обвал!.. – вырвалось у Филиппа. – Вот сученыш!
Феодора даже не рассердилась на такое имя, данное ее ребенку: стало уже некогда.
Точно крик младенца Льва был условным сигналом, над кручами, позади, справа и слева выставились головы – в повязках и гололобые, узкоглазые и широкоглазые, черные и рыжие, в турецкую масть. С азиатами были лошади – и злые псы, которые натягивали поводки, срываясь с лая на хриплый кашель. Может быть, их нарочно не кормили!
Лев, словно наконец довольный, замолчал.
Феодора увидела, как воины, залегшие над ними, нацеливают свои страшные луки и натягивают тетиву. Азиаты были высоко и далеко – долго спускались бы к ним со своими лошадьми; но стоит им расстрелять мужчин, и они возьмут женщин и детей голыми руками…
И тут, первым из всех, опомнился Теокл.
Женщина могла ложиться с другой женщиной; могла сражаться, даже убить свое дитя – но то, что сделал Теокл, мог сделать только мужчина! Феодора не успела даже ахнуть, как воин сорвал у нее со спины живой сверток, который опять завопил. Схватив ребенка за ножки, Теокл свирепо крикнул:
– Сейчас сброшу это отродье в пропасть! Только попробуй кто-нибудь выстрелить!..
Он попятился вместе с конем; Феодора сидела на своей Тессе как мертвая. Она в первый миг рванулась на крик сына, но Леонид, тотчас же понявший намерение своего филэ, вцепился ей в плечо. Теокл, как и Леонид, был фессалиец*; но сейчас Феодора видела перед собою спартанца, решавшего над обрывом, на скале Тайгета*, участь негодного младенца – жить ему или умереть.
Над головами беглецов опять залаяли собаки; азиаты пошевельнулись, прозвучало разноголосье – но тут же люди опять замолчали. Они видели, что Теокл совсем не шутит; и Феодора чувствовала всем существом, что ему и в самом деле хотелось выполнить свою угрозу, предав сына предателя
Беглецы, не сговариваясь, тронули лошадей; никто из врагов не двинулся. Даже если и не все они понимали по-гречески, угроза Теокла не нуждалась в словесном подкреплении.
Когда луки опустились, воин бросил младенца матери, почти с отвращением; Лев опять раскричался.
– Только попробуйте кто спустить собак! – пригрозил фессалиец врагам напоследок. Он утер пот со лба.
Даже такой нечеловеческий поступок задержал бы погоню ненадолго; и все понимали это. Но тут случилось другое.
Горы вокруг точно вздохнули, потом послышался шорох… мелкий стук… Азиаты закричали, оборачиваясь на кручи, вздымавшиеся над самыми головами.
В горах никогда нельзя кричать – это знали все взрослые люди; но младенец Лев не знал. И когда он нарушил это правило, сдерживаться стало уже бесполезно.
Вокруг беглецов все начало осыпаться, крошиться; кони врагов заржали, оскальзываясь, и завизжали свирепые псы, такие же бессильные против гнева гор, как и их хозяева. Звуки их маленьких смертей тонули в нарастающем грохоте.
Беглецы стояли – они стояли безопаснее всех, - схватившись друг за друга и за своих лошадей; кто успел, спешился, а растерявшиеся женщины только зажмурились, оставшись в седлах. Грохот не прекращался, прерываясь только на несколько обманчивых мгновений, - обваливалось то там, то здесь, увлекая в бездну не одну человеческую жизнь. Но когда все стихло, оказалось, что никто из отряда не пострадал.
Все в пыли и каменном крошеве, беглецы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова.
Филипп огляделся – вокруг и над ними ничего не шевелилось. Если даже кто из врагов и остался жив, они встанут не сейчас – и крепко подумают, прежде чем продолжать погоню! Только те, кому нечего терять, отважатся ехать дальше.
– Едемте, - нарушил молчание Теокл. – Нельзя терять время!
Феодора крепко прижала к себе ребенка, который наконец замолчал, как и земля под ними.
– Он нас всех спас! Мой маленький Лев – наш спаситель!..
Она подумала, сколько человек только что уничтожил ее младенец, не ведая о том, - и содрогнулась. Еще не сознавая себя, он воевал по-азиатски, не считаясь ни с какими законами и не считая убитых!
– Даже дитя видит, где лежит правда, - прошептала мать, заглушая голос совести: правда бывала очень жестока.
– Дитя видит, а мужчины забывают, - отозвался Теокл; человек, который мог сбросить в пропасть ее сына, сейчас мрачно и удовлетворенно улыбался.
– Едемте дальше! – поторопил всех Филипп, далекий от благоговения перед судьбой. – Быстрее, а то все будет зря!
К вечеру они и в самом деле спустились с гор, и смогли остановиться: женщины были едва живы от усталости, и все – слишком потрясены, чтобы радоваться.