Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Феодора почувствовала, что, несмотря на все перенесенные испытания и пощечины от судьбы, муж остался во многом прежним. И, быть может, именно сейчас измышлял изощренную месть… так же, как Феофано.
Наконец, после очень долгого молчания, Фома нарушил тягостную тишину.
– Твой сын сейчас спит?
“Наш сын”, чуть было не поправила Феодора; едва прикусила язык. Это только для женщины все дети – свои!
– Спит, - сказала она. Помедлила. – Хочешь взглянуть на него?
Фома кивнул. Почему-то это пожелание изумило Феодору: но, конечно,
Лев спал так крепко, что Фома смог склониться над колыбелькой, - той самой, где спали еще дети Метаксии, - и внимательно рассмотреть его черты, смелый росчерк черных бровей и густые черные волосы.
– Красивый и крепкий ребенок, - наконец заключил обездоленный муж, взглянув на Феодору. Он улыбнулся. – Тебе повезло.
Феодора отвернулась и расплакалась, закусив губу. Она сдерживалась, чтобы не разбудить сына; впрочем, его было так же нелегко разбудить, как и утихомирить.
Фома наблюдал ее слезы, не приближаясь и не делая попытки успокоить. Когда Феодора перестала плакать, сказал:
– Пойдем отсюда, пусть он спит!
Феодора кивнула. Конечно, Фоме совсем не хотелось оставаться рядом с вражьим сыном.
Когда они покинули детскую, Фома прикрыл за ними обоими дверь.
Феодора хотела уйти, хотя бы отойти подальше, слишком трудно им было стоять рядом, - но муж задержал ее вопросом:
– Скажи мне только одно… ты любила его?
Феодора подняла глаза – муж смотрел ей в лицо так, точно от ее ответа зависела его судьба. Но она устала быть сивиллой и распорядительницей судеб. Московитка прикрыла глаза.
– Да, любила, - шепотом ответила она.
Фома усмехнулся.
– Я так и знал.
Он не бранил ее, даже не сердился – он слишком, слишком хорошо все понимал, этот умнейший человек своего упадочного времени!
Феодора ощутила, как муж взял ее за руку: расслабленной, какой-то безжизненной рукой. Потом отпустил.
– Поэтому у вас получился такой славный сын.
– Наверное, - ответила Феодора. Она старательно смотрела в сторону.
Они долго молчали, она чувствовала на себе жгучий взгляд патрикия, - потом московитка прибавила:
– У тебя тоже прекрасный сын, и стал еще лучше за это время… Ты уже говорил с ним?
– Нет… только любовался издали, - ответил Фома.
Она посмотрела на него, и увидела, что муж улыбнулся: мягкой, раздирающей душу улыбкой.
– Ты права, наш Вард стал еще лучше. Он точно не в меня пошел.
– Не говори так! – воскликнула Феодора; ощущая ужасный стыд потому, что сама думала то же самое.
Фома наконец посмотрел ей прямо в глаза и смог открыто улыбнуться: ей оставалось только гадать, каких усилий над собой это ему стоило.
– Я очень рад, что ты цела - и дома. Метаксия тоже без тебя исчахла.
Феодора кивнула, смаргивая слезы.
Потом Фома прибавил – и это тоже стоило ему огромного усилия:
– Я сделал все,
– Я знаю, - прошептала Феодора, - конечно, Фома.
Конечно – немногие на его месте сделали бы больше: отыскать ее оказалось почти чудом, и даже посланники, которых отрядили на ее поиски, и те натолкнулись на нее случайно! Если бы не отчаянная храбрость ее воинов, люди Кассандры тоже ее не нашли бы!
Да что говорить – в горах всех их спас младенец! Тот, кто менее всего мог бы чем-нибудь похвалиться!
Но, несмотря на это, Феодора ощущала, что никогда уже не сможет полюбить патрикия Нотараса прежней любовью: как выросшая девочка, которой стало тесно ее платье. Им нужно теперь учиться любить друг друга как-то иначе.
“Господи, только бы мне не привелось опять спать с ним, по крайней мере скоро… хотя он, наверное, первым об этом не напомнит. Он не Валент”.
Феодора вздохнула и, шагнув к патрикию, коснулась его плеча: плечо было мягким, словно он давно уже не брал в руки оружия. Но Фома не отдернулся при ее прикосновении, глядя на Феодору теперь с ожиданием – будто она опять могла сообщить ему смысл жизни, придать ей направление…
“Прости, муж мой, не могу… Нет, не так: едва ли я смогу придать твоей жизни то направление, которого ты ждешь”.
– Пойдем к Варду вместе… Я с ним поговорю, и сын узнает тебя, вот увидишь, - предложила она.
Фома кивнул: так же, как соглашался посмотреть на сына Валента. Феодора пошла впереди, скрепя сердце.
Разговор со старшим сыном получился – малыш Вард вспомнил своего золотоволосого Феба; и даже искренне обнял отца. Патрикий не ожидал такого порыва, и почувствовал себя еще более виноватым и уязвленным вместе, чем прежде.
Анастасия тоже, казалось, припомнила отца; но она была еще слишком мала, чтобы как следует различать людей, кроме матери, - и не проявила особенной радости при виде Фомы Нотараса, только настороженное любопытство. И это, казалось, принесло ему облегчение.
Когда они с женой снова остались вдвоем, Фома сказал – он немного ожил за эту встречу:
– Я взялся восстанавливать наш дом… и уже много сделал, он почти прежний!
Феодора смотрела на него, не отвечая, - конечно, она понимала это скрытое приглашение; но не спешила его принимать. Московитка скрестила на груди руки. Фома потупился, опустив длинные темно-золотистые ресницы.
– Конечно, ты можешь жить здесь, пока не стесняешь Метаксию. Тебе и твоему ребенку нужно отдохнуть.
Феодора кивнула.
Разумеется, она оставалась женой этого человека: он был самым законным из ее любовников, потому что она все-таки венчалась с ним, пусть и обманным путем, и в храме, давно лишенном святости! И сейчас они оба делали вид, будто Фома Нотарас по-прежнему имеет над нею право мужа, и только из деликатности воздерживается от того, чтобы приказывать.
Но оба понимали, что прежнее его право утрачено давно: и если Феодора скажет нет, Фома ни на чем не настоит.