Ставрос. Падение Константинополя

MadameD

Феодора рассказывала долго… иногда она краснела, отводила взгляд, но почти не смущалась. Чего ей смущаться, когда Феофано знает ее всю?

Феодора говорила сбивчиво, перескакивая через целые месяцы: зная, что всего не расскажет и за неделю. Когда дошло до жажды другой жены, Феофано остановила московитку жестом: она не в силах была долее слушать.

– Это, пожалуй, самое забавное во всей твоей истории, - сказала она. Усмехнулась. – Каков удалец!

– Ты сейчас хотела бы убить его, не правда ли? – тихо спросила Феодора.

– Нет, -

ответила Феофано, улыбаясь. – Я хотела бы его оскопить. Это было бы куда лучше… знаешь, у магометан в их аду есть такая казнь для распутников, которых привязывают к деревьям, в то время как их окружают нагие гурии. И каждое мгновение кажется длиннее вечности! Готова поспорить, что такое Валенту и в голову не приходило!

Феодора перекрестилась.

– Какая жестокая у тебя душа, - сказала она.

Она помедлила.

– Нет, я бы такого Валенту не хотела, царица. Он любил меня… и я любила его, и была счастлива с ним, пусть и недолго. Я не хочу думать о том, что могло бы быть, если бы он успел вернуться!

Феофано улыбнулась, не отвечая: глаза блестели все таким же жестоким блеском.

– И подумай, - прибавила Феодора. – Если бы он мучился так в аду, тебе тоже пришлось бы наблюдать это… все время! Как бы ты вынесла?

– С радостью, - спокойно ответила лакедемонянка. – Но у тебя нежная душа… такая месть не для тебя, ты права.

Феодора не нашлась, что ответить. И ей отчего-то стало стыдно.

– А что же Фома? – тихо произнесла она. – Не знаю, как опять увижусь с ним!

Феофано вздохнула.

– Он тоже будет очень тебя стыдиться, - сказала гречанка. – Конечно, мой бедный брат не мог бы поехать за тобой… куда там! Сначала Фома много пил, потом кое-как взял себя в руки и уехал в ваше имение… впрочем, ты это уже знаешь.

Феодора кивнула.

– Напиши ему, что я вернулась. От твоего дома до нашего еще два дня пути в один конец… я успею подготовиться.

– Хорошо, - ответила царица.

Они надолго замолчали. Вокруг было тихо, и не осталось ничего, кроме их глаз, - они жадно рассматривали друг друга. Потом Феофано сказала, улыбаясь:

– А ведь Валент может вернуться за тобой и вашим сыном… наверняка вернется!

Феодора улыбнулась, и они одновременно притянули друг друга в объятия: их изголодавшиеся уста встретились.

========== Глава 91 ==========

Феодора вновь увидела мужа спустя целых полтора года. Фома Нотарас приехал вместе с посланными сестры.

Московитка была в хозяйской спальне, где они с Феофано только что разговаривали, забыв о целом мире; когда хозяйку позвал Марк, сказавший, что приехал патрикий, Феофано вышла встречать его одна.

Феодора знала, что царственная подруга постаралась смягчить в своем письме историю ее мытарств, - но патрикий был слишком умен, и память о Валенте слишком вещественна, чтобы это получилось. Как смягчишь измену – рождение чужого ребенка? Полтора года врозь, полтора года неведомой мужу жизни в горах, в любви с заклятым врагом Нотарасов и Калокиров?

Феодора была почти спокойна все это время, что ожидала Фому; но когда час

пробил, разволновалась необыкновенно. Она то вскакивала, принимаясь ходить по спальне, то бросалась на постель, комкая покрывала. Когда услышала приближающиеся шаги, схватила кубок, в котором Феофано оставила початое вино, и выпила залпом.

Слава богу, что хотя бы ребенок спит!..

Она все еще стояла с кубком в руках, когда дверь отворилась и на пороге появился Фома Нотарас.

Вмиг исчезло все, кроме него, - Феодора не помнила, когда в последний раз ее так поглощал образ мужа: наверное, только в начале их жизни, когда Феодора была совсем юна, еще не родились их дети, а патрикий казался ей прекраснейшим и мудрейшим созданием на свете…

Фома Нотарас очень изменился. Горе не уничтожило его красоту совсем – но то разрушение, которому она подверглась, напомнило Феодоре о римской насмешке над всеми очеловеченными богами. Серые глаза запали, у губ навечно залегли складки; округлились опустившиеся плечи и раздалась талия – правда, немного, но Феодору, всегда помнившую мужа стройным, эта разница поразила.

Золотые волосы патрикий отрастил ниже плеч – он во всем походил на римлянина, кроме этого: и длинными своими волосами почему-то напомнил Феодоре спившегося и опустившегося греческого царя, который горько смеется над всем, что раньше доставляло ему наслаждение. Потеряв самое дорогое, он утратил вкус и к прочим радостям: и не чает себе утешения ни в жизни, ни за чертою смерти.

Фома Нотарас смотрел на нее, улыбаясь, так что резче обозначились складки у рта, - а неподвижные глаза его, окруженные тенями, почему-то пугали освобожденную пленницу. Что было это самое дорогое, утраченное греческим патрикием?

Жена и дети – а может, его мужская честь, остатки храбрости, родовая гордость, которые он утопил в вине?..

“Нам это еще аукнется… он это припомнит, и так, что всем придется очень несладко”, - подумала Феодора.

Потом муж первым сделал шаг: он направился к московитке, ступая, как человек, утративший цель. Феодоре даже показалось, что Фома промахнется, готовясь принять ее в объятия.

Но он не промахнулся – и Феодора застыла от ужаса, когда Фома неловко погладил ее по спине. Потом выпустил жену из объятий и ткнулся ей в щеку губами. Ее подбородок кольнула щетина, но было видно, что Фома недавно гладко брился. Нет, он давненько взял себя в руки.

– Здравствуй, - наконец глухо сказал патрикий. Он больше не улыбался, а говорил так, точно его терзает непроходящая боль.

Он не смотрел на жену, но заговорив с московиткой, покосился на нее – с прежним детским, обиженно-доверчивым, выражением: у Феодоры немного посветлело на душе. Она заставила себя улыбнуться.

– Здравствуй, муж мой.

Фома усмехнулся в ответ на такие слова; но детское выражение сохранялось.

Феодора знала эту личину: кого-то она могла обмануть… и в чем-то Фома Нотарас действительно оставался дитятей, который тянулся к ласке обожаемой женщины; но на самом деле греческий патрикий был далек от простоты с кем бы то ни было, в том числе и с обожаемыми женщинами.