Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Микитка кивнул: он очень хорошо понимал такое чувство, отчаянную нужду в друге. Если Мардоний не лгал. А может, Микитка напомнил этому последышу рода Аммониев о русской женщине, с которой была дружна Феофано – и с которой, по слухам, она была в блудной связи… Хотя для древних греков это было законно и свято. Уж как ни крути, лучше, чем мальчишке подставлять зад турецкому паше – или, может, самому султану? Микитка давно знал о гареме мальчиков, который постоянно пополнял Мехмед!
Он ощутил, что сам краснеет
– Я сейчас живу под покровительством Гали-бея, - сказал он, постучав пальцами по столу. – Это один из храбрых офицеров султана, который здесь, в Константинополе, поддерживает градоначальника, Ибрахима-пашу. Люди Гали-бея служат в городской страже, и они здесь повсюду…
Мардоний сглотнул; и тут только Микитка осознал, в какой опасности они оба прямо сейчас. Кто мог видеть, как они зашли в таверну?..
Он перекрестился; и Мардоний вздрогнул, сердитое выражение мелькнуло на его лице.
– Думай, что делаешь! – шепотом воскликнул мальчик.
Микитка сжал руку в кулак; другой сжал свой зеленый стеклянный стакан так, что тот чуть не треснул.
– Ты мусульманин? – очень тихо спросил он.
Мардоний встрепенулся.
– Разве сидел бы я здесь с тобой, будь это так! – горячо воскликнул он.
Микитка сжал губы. Как раз мусульманин и мог бы сидеть и обольщать; но тут он подумал, что, должно быть, переоценивает хитрость своего собеседника. Ведь ему не больше двенадцати лет, и он никак не сможет одолеть словом старшего! Ему бы такого и не поручили!
Мардоний вдруг протянул Микитке руку через стол, и ошеломленный евнух сжал ее. Он ощутил, какая нежная у сына Аммония кожа, по сравнению с его собственной жесткой рукой.
– Я скоро стану мусульманином, - звенящим шепотом проговорил мальчик. – И тогда… Тогда меня опозорят, потому что это станет законно для мусульман! У них и наложники должны быть турецкой веры!
Микитка понимал, что этот юный греческий аристократ ни в жизнь бы не признался в таком унижении русскому рабу, - если бы не дошел до края. Господи, что же творится?..
Пришел конец света, сказала мать…
– Но ведь, кажется, турецкая вера это запрещает? – осторожно спросил Микитка. Он как будто бы слышал, что магометане, как и христиане, такую погань запрещают.
Мардоний в ответ печально рассмеялся.
– Да кто на это смотрит? – спросил он.
Микитка кивнул. Греки мало смотрели – а уж турки и вовсе диаволовы слуги, у них никакого закона в сердце нет…
– У самого султана в любовниках один христианский князь, - вдруг прошептал Мардоний, склонившись через стол к Микитке. – Право слово, я сам слышал!*
– Господи помилуй, - сказал Микитка.
Они долго молчали.
Потом Микитка спросил:
– Что же, твой отец такое позволил… Согласился?
Мардоний
– Нет, - горячо сказал он. – Он о моем позоре не знает, а я никогда не скажу! Лучше умру!..
Он прикрыл глаза рукой, отвернулся.
– Мой отец очень храбрый военачальник… родовитый патрикий, достойный своих предков, - прошептал мальчик. – Я всегда им гордился… Он бы не сделал так с нами, если бы можно было иначе!
– С вами? Ты не один у отца? – быстро спросил Микитка.
Он заподозрил, что славный отец, которого так выгораживает Мардоний, несмотря на это, редкостный мерзавец…
– У меня остались еще две старшие сестры, - сказал юный Аммоний. Он сам не заметил, как рассказал Микитке гораздо больше, чем намеревался выпытать у тавроскифа, который не назвал ему даже своего имени. Впрочем, о хитростях и западнях оба давно забыли – два товарища по стольким несчастьям!
– Они замужем? – спросил Микитка, подразумевая: не отданы ли девушки туркам.
Мардоний помедлил.
– Агата замужем за Ибрахимом-пашой, скоро будет ребенок… А София, старшая, просто живет в его гареме. У них там много…
– Приживалок, - закончил Микитка, кивнув. Как в теремах: в его боярских палатах тоже было много всяких женщин без чина и звания.
Мардоний усмехнулся.
– Агату там называют Алтын, - сказал он. – Золото… Они с сестрой заложницы в доме градоначальника, чтобы отец ничего против него не сделал… Он ведь ненавидит турок всей душой, теперь еще больше!
– Тихо ты! – оборвал тут и Микитка нового знакомца.
– У них в обычае пленникам свои имена давать, - вздохнул Мардоний. – Но не христианские, святые, как у нас, а будто на забаву: и женщин зовут то цветками, то звездами, то драгоценностями… А все игра – они женщин не считают и не слушают! И сестер моих, если будут неугодны…
Он вытянул шею и провел ладонью по горлу.
– И в воду, - закончил Мардоний сурово.
– Бедняга, - прошептал Микитка.
Он был раздавлен этим рассказом – даже собственные несчастья рядом с несчастьями Мардония показались ему ничтожными. В самом деле – благородные люди, которые получают самые лучшие куски, и расплачиваются по-крупному!
Но Микитка по-прежнему подозревал, что отец Мардония получил с этого предательства больше, чем думал его сын.
– Твой отец женат? – спросил московит сухо.
– Да… Нет, - тут же поправился Мардоний. – У него есть несколько женщин, которых ему подарили здесь, в Стамбуле, но ведь у христиан это незаконно…
Мальчик опять заалел; а Микитка почувствовал, что люто возненавидел этого знатного господина, Мардониева отца, еще не увидев его. Он не Феофано! Та много лгала и много зла делала – но ведь не для себя, а для Византии…